Второе: люди видели его после того, как он выбрался из реки. Это значит, что убийца будет его разыскивать.

Третье: даже если удастся выбраться из Парижа, без паспорта из страны не уедешь. Он не сможет вернуться в Штаты.

Четвертое, и самое скверное (эта мысль мучила его больше всего): смерть Мерримэна ровным счетом ничего не изменила. Преследовавший его демон стал еще более таинственным и неуловимым. А ведь казалось, что таинственнее некуда…

Все существо протестовало против такого поворота событий. Неужели предстоят новые поиски? Куда ведет дверь с огненными буквами «ЭРВИН ШОЛЛ»? Скорее всего к другой двери. А оттуда уже прямая дорога в сумасшедший дом. Если, конечно, останешься жив. Лучше скажи себе сразу: ответа на мучающий тебя вопрос не будет. Такова твоя судьба – постичь на собственном опыте, что в этой жизни нам не дано получить ответы на свои вопросы. Смирись, и тогда в следующей жизни обретешь мир и покой. Измени себя, признай очевидное.

Но Пол знал, что эта кажущаяся логичность обманчива, за ней – малодушие. Да и не может он изменить себя, как и во все минувшие годы. Смерть Канарака Мерримэна была для него страшным эмоциональным потрясением. Но благодаря ему будущее стало чуточку яснее. Раньше у Пола было только лицо, теперь только имя. Если Эрвин Шолл выведет его еще на кого-то, так тому и быть. Любой ценой пройти этот путь до конца, чтобы узнать правду о гибели отца. Иначе не будет ни Веры, ни счастья, ни жизни. Так было с самого детства. Мир и покой должны достаться ему еще в этой жизни. Или никогда. Вот истина, вот его карма.

Нотр-Дам погрузился в тень. Скоро зажгут фонари. Пора занавешивать окно и выключать свет.

Пол лег в кровать, чувствуя, что решимость вновь его покидает.

– Почему это случилось именно с моим отцом, со мной? – спросил он вслух. Сколько раз повторял он этот вопрос: мальчиком, подростком, молодым человеком, преуспевающим хирургом. Иногда мысленно, иногда в беседе с психоаналитиком, иногда громогласно, пугая своей яростью жену, друга или незнакомца.

Осборн вынул из-под подушки пистолет, повернул дулом к себе. Из черной дыры на него смотрела смерть. Просто, соблазнительно, наверняка. И больше никто не будет страшен – ни полиция, ни высокий мужчина. Кончится боль…

Как эта мысль не пришла ему в голову раньше?

Без четверти шесть Бернард Овен позвонил в парадный подъезд дома № 18. Он решил начать поиски с этого здания, а потом осмотреть и соседние.

Щелкнула задвижка, и швейцар в зеленой униформе открыл дверь, застегивая пуговицу на воротнике.

– Добрый вечер, месье. Извините, что заставил ждать.

– У меня посылка из аптеки госпиталя Святой Анны от доктора Моннере. Срочная, – сказал Овен на чистом французском.

– Кому? – удивился Филипп.

– Полагаю, вам. Велено отдать швейцару.

– Из аптеки?

– Ну, конечно, из аптеки. Послушайте, я не курьер какой-нибудь, а заместитель управляющего. Несся сюда со всех ног, потому что мне сказали, дело срочное. Стал бы я в воскресенье вечером…

Филипп замялся. Вчера он помог Вере отнести Осборна из автомобиля в квартиру (со двора, по черной лестнице). Потом они перенесли раненого в потайную комнату на чердак.

Может быть, тому человеку стало хуже? Наверняка, иначе не прислали бы человека из аптеки.

– Благодарю вас, месье, – сказал он.

– Распишитесь вот здесь. – Овен протянул ему квитанцию и ручку.

– Хорошо.

Филипп расписался.

– До свидания, – кивнул Овен и пошел прочь.

Швейцар сосредоточенно посмотрел на сверток, направился к столу и стал звонить в больницу. Через пять минут Бернард Овен был уже в подвале, возле щита телефонного коммутатора. Он быстро снял щит и нажал на кнопку заранее установленного магнитофона. Разговор швейцара с Верой Моннере отличнейшим образом записался.

После объяснений швейцара встревоженный женский голос воскликнул:

– Филипп! Я никого не посылала. Немедленно вскрой сверток.

Шелест бумаги, потом голос швейцара:

– Пузырек. Обычный, медицинский.

– Прочти этикетку.

Овен улыбнулся, услышав в ее голосе страх.

– Сейчас… Очки надену. – Пауза. – Тут написано: «Те-та-нус то-ксо-ид».

– О Боже! – ахнула Вера.

– Что-нибудь не так?

– Филипп, ты хорошо разглядел этого человека? Как по-твоему, он полицейский?

– Ни в коем случае.

– Высокий?

– Да, очень.

– Выбрось пузырек в мусор. Я сейчас выезжаю. Мне понадобится твоя помощь.

– Хорошо, мадемуазель.

Щелчок, разговор закончился.

Овен спокойно отсоединил магнитофон, закрыл щит коммутатора, выключил свет и вышел. Дальнейшее проще простого: немного терпения, и дело будет сделано.

* * *

В это время Маквей сидел один за столиком в открытом кафе на площади Виктора Гюго. Справа от него сидела молодая женщина в джинсах, с маленькой собачкой у ног, и мечтательно смотрела куда-то поверх нетронутого бокала вина. Слева оживленно болтали две пожилые и явно состоятельные дамы. Вид у них был такой, будто они приходят сюда пить чай по меньшей мере уже лет пятьдесят.

Потягивая бордо, Маквей подумал, что это хорошая старость – богатство даже и не обязательно, главное – жить весело, в ладу с собой и окружающим миром.

Мимо, взвыв сиреной, промчался полицейский автомобиль, и мысли детектива вернулись к Полу Осборну. Про грязь на кроссовках он наврал. Наверное, видел, что вокруг Эйфелевой башни все разрыто, но не знал, что состав почвы там иной.

На самом деле в тот вечер – неужели прошло всего четыре дня? – Осборн ездил в прибрежный парк, где назавтра разыграется трагедия.

Врач составил какой-то план, который был сорван. То ли сам собирался прикончить Мерримэна, то ли действовал в сговоре с долговязым. Допустим, хотел убить Мерримэна сам. При чем здесь тогда третий? А если работал в паре с долговязым, почему схлопотал пулю? Зачем вообще преуспевающему врачу из Калифорнии такие приключения?

Теперь еще этот препарат, который нашли у него в номере, сукцинилхолин.

Доктор Ричмен из Лондона объяснил, что это анестетик, применяемый во время операции для релаксации мускулов. Препарат довольно опасный, пользоваться им может только специалист. Если неверно рассчитать дозу, оперируемый может задохнуться.

– Это нормально, если хирург возит сукцинилхолин с собой? – спросил Маквей.

– Возит с собой? Во время отдыха? Очень странно, – ответил доктор.

Маквей немного подумал и задал почти гениальный вопрос: