А Ланда видит больше и изображает другую, ночную реальность, которая растворяется в лучах света. Как если влить в воду любое бесцветное растворимое вещество, например, уксус. Цвет не изменится, но качество будет совершенно иное, ощущаемое на вкус и запах. Поэтому она так спешила выехать из зоны покоя, по сути, с кладбища. Для неё заповедная часть плато, куда едут в поисках мест силы, порталов и прочих чудес, — один сплошной могильник.

Когда дотаял последний электрический светлячок, Терехову показалось, что в галерее взошла луна, однако воздух колыхнулся, и это значило, что открыли дверь. Ланда внесла небольшой фонарь, сделанный из стеклянного плафона, замазанного толстым слоем зелёной краски, и поставила на стол. Ей всё же нужен был какой-то источник холодного света, поэтому она и появлялась на плато, когда была луна, и Репьёв об этом прекрасно знал. Судя по картинам, она не выносила горячего красного цвета, и тогда получается — Луноход отпугивал её от кунга, приказывая солдатам запускать ракеты!

Только сейчас Терехов ощутил, что шею почти заклинило в одном положении.

— Заседлала тебе жеребца, — как-то неожиданно и деловито сообщила она, появившись бесшумно и незримо, как чёрная сова. — Он знает дорогу. Кобыла в поводу пойдёт.

В первый миг Андрей даже не понял, о чём речь, ибо, пока смотрел картины, у него и мысли об отъезде не появилось. Поэтому сразу не нашёл, что ответить, а повертел головой, чтобы размять шею.

— Провожать не пойду, рассвело, — продолжала она, оказавшись уже позади. — А тебе пора.

Терехов всё это время молчал и теперь ощутил, что голос пропал ещё и от жажды. Он откашлялся, хотел спросить, давно ли она ослепла, но хозяйка вернисажа опередила:

— Я не вижу белого света. Бывает куриная слепота, а у меня — совиная. Слепит даже восход. Солнце для всех благо, а для меня — смертельно. Поезжай!

Она ни о чём не просила!

— Как же ты? Ты ничего не хочешь?

Ланда овеяла его цветочным ароматом, направляясь к двери.

— Хочу. Я много чего хочу... Но это в следующий раз. Если ты придёшь ко мне.

— Погоди! А чего именно? Я должен помочь устроить выставку? Найти спонсоров?

— Ни в коем случае! Ни одна картина не покинет этого подземелья.

— Тогда что?

— Если скажу сейчас, — проговорила она на ходу, точнее, на лету. — Подумаешь — сумасшедшая, и больше не приедешь. А так есть надежда, что заглянешь из любопытства...

— Считай, что заглянул.

— Желаний всего два: вернуться на белый свет или вовсе уйти. Второе предпочтительнее.

И бесшумно пропала во мраке. Терехов ничего не понял: как вернуться, куда уйти? Но переспросить не успел, наткнулся на дощатую перегородку, после чего вытянул руки вперёд и пошёл, лицом ощущая движение воздуха и лёгкий аромат ландыша.

— Как ты ослепла? Почему? — на ходу спросил он, когда снова увидел её тень.

В мрачной штольне под кровлей едва тлел единственный фонарь, но она шла уверенно, огибая выступы многоярусных солдатских коек.

— Все хотят знать... Но после моих откровений никто не возвращается. Или попадают в психушку с острым похмельным синдромом, как твой напарник Севастьян.

— Я похмельем не страдаю, — он натыкался на все углы, но не отставал. — Мне можешь сказать!

— Меня обнадёживает твоя настойчивость, — на секунду задержавшись, выразительно произнесла она. — Ты первый, кто не пришёл в ужас и не выскочил из моей мастерской ещё при ярком свете. Моя живопись ночи разъедает сознание. Пусть отстоятся чувства. И мысли.

Они оказались в жилом помещении, где над дверью горел точно такой же лунный светильник. Ланда задраила морской люк и вдруг принюхалась.

— Погоди... Чем-то пахнет. Совсем забытый запах. Мускусный... Это от тебя!

— От меня? — Терехов потянул носом. — Ничего не чую...

— И не должен чуять. Не могу вспомнить, такой знакомый...

Что-то ностальгическое и мечтательное послышалось в её надтреснутом голосе. Андрей же вспомнил Палёну и её просьбу выкинуть обувь из кунга и вымыть ноги.

— Может, сапогами? — спросил он.

— Нет, как пахнут солдатские сапоги, я помню. Что-то связано с детством. Я теперь живу в мире запахов и звуков. Мне нравится, как пахнут кони. Конский пот кажется ароматом альпийских лугов. Обожаю все природные, естественные запахи. Кажется, от тебя пахнет конём.

— Я долго ехал верхом...

— Кстати, а что у тебя с шеей?

— Ничего, — Терехов покрутил головой. — Так, ерунда, затекла немного.

— Значит, ты увидел мои картины, — определила художница. — Утратил чувство времени. А это... пройдёт. Только никому не позволяй прикасаться.

Он не совсем понял и потому переспросил:

— Прикасаться к чему?

— К своей шее. На Укоке слишком многие выдают себя за лекарей.

— Мне тоже обещали прислать костоправа, — вспомнил Терехов.

— Это не просто часть тела, — назидательно сказала Ланда. — Это проводник между духом и сознанием. Нам голову поставил Бог, внутренние органы уложил Бог. И после этого вдохнул душу. Как люди отваживаются лечить то, что лечат боги?

На этом её лирическое отступление закончилось. Чёрная сова начала привычно отворачивать затяжное колесо на двери, но Терехов перехватил его и затормозил.

— Слепоту тоже лечат боги?

Света не хватало, однако её глаза впервые оказались так близко, и почудилось, что они и впрямь похожи на совиные: огромные чёрные зрачки покрывала узкая желтоватая радужка, а белков почти не было!

— Это не слепота, — поправила она. — Открылось другое зрение. Не человеческое... По собственному желанию, в общем, по глупой страсти. Что обыкновенно для ночных птиц и зверей, для человека мучительно и невыносимо. Только обоняние осталось и слух...

Невесомые руки чёрной совы ослабли, и Терехов завернул колесо обратно.

— Тебя кто-нибудь лечил?

Её летучий голос стал грузным, приземлённым.

— Репьёв пытался... И сделал ещё хуже. Теперь это неизлечимо. Здесь, на Укоке, я останусь слепой. Это зона покоя, смерти. Да, здесь две реальности, и одна из них — подземная, мёртвая. Это мир духов. А мне нужно пройти сквозь небесную.

Когда он слышал подобные речи «шизотериков», сразу же автоматически отсеивал в область безумия. Но из уст чёрной совы Алеф они звучали правдоподобно и убедительно.

— А такая на земле существует? — спросил Терехов. — Небесная, какую тебе надо?

— Существует там, где обитают белые совы.

— Это где? На севере, что ли?

— На Таймыре. На плато Путорана.

Он слышал об этом плато, один из вахтовиков на Ямале бывал и рассказывал, будто на Земле нет другого, более пустынного места. Там никто не жил, даже таймырские туземцы, долгане и нганасане обходили стороной огромную и безлюдную горную страну, изрезанную озёрами и реками с немыслимым числом водопадов.