Секс, или невыносимое

Секс на протяжении всего существования человечества являлся исторически неизбежным, потому что человеческая история находит себя в продолжительном существовании человека, воспроизводство которого не могло происходить никак иначе, чем посредством секса. После появления экстракорпорального оплодотворения и клонирования (пока запрещённого для людей) это больше не так. Технически сегодня секс с точки зрения воспроизводства не является неизбежным или безальтернативным. Если произойдёт что-то вроде событий фильма Куарона «Дитя человеческое», — только вместо возможности зачатия люди потеряют возможность совокупления, — уже сегодня это никак не помешает телам с матками продолжать беременеть и рожать. Может быть, трудно осознать, насколько это революционное событие. Несколько процессов, о которых мы уже говорили, в 20 веке приводят к тому, что сексуальность настолько сепарируется в качестве самоценной сферы получения и производства удовольствия, налаживания отношений и формирования идентичностей, что рождение детей становится по сути её побочным продуктом. Психологическая индустрия рассматривает историю индивида как организованную вокруг его (детской) сексуальности — таким образом, сексуальность становится определяющей психическую сущность человека. А раз у неё такое большое значение, она размещается в центр разговора о достойном образе жизни и здоровой личности: консультанты и эксперты накачивают идею, что полноценная сексуальная жизнь является условием здоровья и благополучия. Как пишет Иллуз, результатом этого стало то, что человек «не только рассказал себе свою историю как сексуальную, но превратил саму сексуальность и в практику, и в идеал, и в цель этого повествования». Вспоминаем Пресьядо, Фуко и других теоретиков, которые подтверждают: неолиберальный субъект это сексуальный субъект. К этому добавляется потребительская культура, уравнявшая товар с удовольствием и сексом, изобретение оральной женской контрацепции, давшей мощнейший толчок их сексуальной автономии, а также политизация сексуальности феминистскими и квир-движениями, — эти процессы дали старт рекреационной сексуальности.

Но чья это сексуальность? Я, даже не как автор книги, а просто как потребитель медиа и пользователь социальных сетей в России могу сказать, что мы в России прямо сейчас находимся только в начале массового осознания важности женской сексуальности: шутки про поиск клитора в определённых контекстах всё ещё звучат свежо. В эссе 1988 года Lesbian Sex фем-философка Мэрилин Фрай рассказывает, что в большинстве биомедицинских сексологических исследований «сексуальный акт» описывался исключительно как процесс, происходящий с мужским членом, входящим в вагину, совершающим движения и эякулирующим. Люс Иригарей в эссе This Sex Which Is Not One указывает на то, что в патриархальном обществе по сути отсутствуют определения женского эротизма и воображения; единственная наглядная форма феминной сексуальности — утрированная женственность, которая определяется через само-сексуализацию и подчинение мужчине. Только сейчас, с укреплением автономий женского и квирного взгляда, начинают появляться самые разные модели эротизма, иногда существующие в сопротивлении к мейнстриму, а иногда параллельно ему. В какой-то момент женский оргазм был символом освобождения от патриархальных моделей секса. Немного времени потребовалось, чтобы понять, что сосредоточенность на оргазме — тоже инструмент патриархального контроля, ориентированного на производительность. Философ Герберт Маркузе замечал, что приписывание генитальным контактам самого важного места в сексуальности является продуктом набора подавлений и табу; их преодоление в капитализме открывает путь к полиморфной сексуальности. Уже в 1971 году феминистка Дана Денсмор писала, что «право получать удовольствие от своего тела не просто было нам подарено, теперь оно превращается в обязанность <…> и люди, кажется, верят, что сексуальная свобода (даже если это свобода активно предлагать себя в качестве объекта желания) — это настоящая свобода».

Как мы выяснили выше, секс сегодня — это работа, и несмотря на радикальную демократизацию вне- и добрачных связей, хукап-культуру, про которую пишутся тома, сексуальную революцию, давшую женщинам секс-автономию, а также достижения всех освободительных и секс-позитивных квир-движений, всё меньше людей почему-то хочет этой работой заниматься. Дело в том, что, парадоксальным образом, повальная сексуализация общественной и частной сферы приводит к десексуализации и деэротизации мира, — к вычерпыванию либидо. Об этом пишут многие, в частности, философка Аленка Зупанчич в книге What Is Sex?[151] заявляет, что проблема не в том, что секс везде, а в том, что он нигде. Сексуальность выхолощена от содержания, непроницаема и недостаточна, одновременно являясь очевидным избытком; по её мнению, дело не в том, что нам недостаёт некой правды о сексуальности, а в том, что сами сексуальные отношения между людьми заранее структурированы через невозможность: отношения внутри себя уже содержат не-отношение. Вслед за Лаканом, Зупанчич повторяет, что сексуальным может быть даже разговор — так работает либидо; но в текущих условиях этот опыт нам недоступен. Гиперсексуальное общество не даёт разглядеть, что границы между удовольствием и болью, сексом и воздержанием — на самом деле далеко не такие чёткие. Если секс сегодня настолько доступен, почему всё меньше людей им занимаются и в чём причина такой мощной тревоги, которая возникает везде, где возможен секс? Лорен Берлант и Ли Эдельман в книге Sex, or the Unbearable[152] отвечают, что эта тревога может сигнализировать о «слишком тесном приближении к объекту желания». В секс-позитивном обществе сексуальные отношения наделяются таким непропорциональным весом оптимизма (но и невыносимой тревогой), потому что чем мы ближе к удовольствию, тем выше необходимость от него защититься. Великому jouissance легко отдаться и растерять контроль над своей автономностью и знанием себя — которые так пестует психологическая культура; именно поэтому люди занимают защитную позицию от удовольствия, к которому их тянет.

Несмотря на всё это, секс сам по себе является не просто нормальным, но обязательным. Мы уже говорили про принудительную гетеросексуальность, которую описывала Эдриенн Рич, а также про аматонормативность, предписывающую всем «нормальным» людям влюбляться; с сексуальными отношениями та же история — в последние десять лет появилось сразу несколько терминов — принудительная сексуальность, секс-нормативность, сексуальный императив, сексобщество или сексуальный ассьюминг, — описывающих положение, при котором занятие сексом и наличие сексуального желания на протяжении жизни считается неотъемлемой частью здорового человека, а сексуальные отношения приоритизируются над всеми остальными. Возникновению понятия о принудительной сексуальности в большой степени способствовали сообщества асексуалов и аромантиков, появившиеся в начале нулевых[153]. В частности, из-за бурной активности этих сообществ, асексуальность до сих пор называют тумблр- или тикток-сексуальностью, как будто это то, чем заняты скучающие подростки в обществе изобилия. Как показывает теоретическая база, укрепившаяся в последнее десятилетие, асексуальность и аромантизм, естественно, могут встречаться среди людей всех возрастов, но принудительная сексуальность и низкая информированность об эйс-спектре[154] — как раз причина того, что многие люди не отдают себе отчёта в своей принадлежности к спектру[155]. Углубиться в понятие принудительной сексуальности, само