Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы уже касались того, насколько центральное место желание занимает в политиках капитализма. Дэвид Беннетт в книге The Currency of Desire[135] описывает, как исторически складывался роман секса с деньгами таким образом, что к 20 веку вокабуляр экономики и желания фактически слился воедино; при капитализме sex sells, а в его фармакопорно-стадии sex sells sex. Петтман, в свою очередь, отталкиваясь от «либидинальной экономики», упомянутой сначала Фрейдом, а затем разработанной Лаканом и описываемой Бернаром Стиглером[136], указывает на то, что в гиперкапитализме аппараты экономики и экологии «практически или как минимум риторически синонимичны». Лорен Берлант предлагала мыслить сексуальность как «структуру столкновений с собой и с окружающим миром», а Лиотар описывал либидинальную экономику как способы обмена удовольствий и жертв с другими людьми и с самим собой с целью поддерживать сбалансированное повседневное существование; сегодня эти категории напрашиваются быть размещёнными в экологическую рамку. Возникает как минимум две точки интереса: 1) взаимная связь индивидуального и коллективного либидо с окружающей средой; 2) роль неолиберальной технологичной экономики в связи с этим. Может ли быть устойчивым секс в антропоцене?
В сексологии и повседневном языке либидо традиционно понимается как совокупность сексуальных импульсов, формирующих желание к другому; я бы предложил отказаться от этого узкого определения и рассматривать либидо, по Стиглеру, не просто как сексуальный драйв, а как желание вообще, которое может быть перенаправлено и в сторону не-сексуальных объектов как набор жизненных сил и интенсивность психических процессов. Либидо — это базовое условие для «проявления заботы» человеком — в широком смысле «быть озабоченным» настоящим и будущим живых и неживых сущностей в связанной экологической среде. Это ресурс с определённым объёмом, и идея Петтмана, вслед за Стиглером и другими учёными, в том, что существующая экономическая система исчерпывает этот ресурс, делая существование человека в мире неустойчивым. В США уже несколько лет говорят о «великой сексуальной депрессии», в России в середине 10-х начала появляться редкая статистика, что количество секса и удовлетворённость им у россиян на спаде. Япония, страна экстремальной культуры переработок, уже давно стала примером в медиа-нарративе о сексуальной рецессии: молодые люди не занимаются сексом, не вступают в отношения и, конечно, не планируют заводить детей. Статистик Дэвид Шпигельхальтер в книге 2015 года Sex by Numbers пишет, что в западном мире сексуальная активность за последние 20 лет уменьшилась на 40 %. Причины неясны, но обнаруживаются[137] корреляции снижения сексуальной активности с уменьшением потребления алкоголя, распространением зависимости от видеоигр, уменьшением количества отношений вообще («негативные отношения», о которых мы говорили в прошлой главе) и распространением виртуальных видов эротических практик. Петтман указывает на одновременность снижения «запасов либидо» и вхождения человечества в критическую фазу антропоцена — период, когда роль индустриальной и постиндустриальной экономики в климатическом кризисе уже невозможно отрицать.
Уточняя связь либидо с окружающей средой, Петтман кратко обрисовывает историю отношений человека с природой. Для язычников природа была их интимным контекстом, для христиан — греховным наследием, которое надо было преодолевать, ранний модерн столкнулся с природой, как с противником, которого нужно покорить. Но в 1866 году Эрнст Геккель вводит термин «экология», и для Петтмана этот момент становится одновременно и переоткрытием природы, и окончательным разрывом человека с ней; теперь природа — это больше не среда «которая существует для нас или даже эксплицитно против нас», а комплекс систем в самой себе, непрерывный поток необработанных данных. Сама идея экологического мышления, что человеку нужно держать во внимании свой возможный вред природе, значит, что человек не находится в органических отношениях с ней или не чувствует их. Став внешним объектом, в 19 веке «природа» (точнее, человеческая идея о природе) начинает накачиваться ценностью. Как в девятикилометровое озеро с ядовитой жижей, в «природу» начинают сливать фантазийные представления о том, как должна быть устроена жизнь или как она была устроена когда-то. Здесь и националисты с их blood&soil, и биологический аргумент, — якобы для понимания достойной и правильной жизни достаточно посмотреть на «жизнь в природе» — и редукционизм, и эссенциализм, предписывающий любой вещи некоторый «природный» набор неизменных качеств, который делает вещь такой, какая она есть; сюда же относятся и различные движения эко-сексуалов и зелёных активистов, которые предлагают «просто вернуться» к природе, не понимая, что это абсурдная формулировка. Ксенофобы любых разновидностей оправдывают свою ненависть к другим людям, как правило, именно «природными» аргументами. Гомофоб рвётся убивать гомосексуалов, потому что это «против природы»; мужское насилие в отношении женщин и антиэтичный промискуитет также оправдываются «природным инстинктом». В 2018 году в Забайкалье проводили «крупнейшие в истории России военные учения»; около «300 тысяч военных, 80 кораблей, 36 тысяч бронемашин, а также более тысячи самолетов» приняли участие в гиперэрекции маскулинного либидо. Выяснилось, что в ходе учений было повреждено почти 25 гектаров плодородной почвы; суд обязал Военный округ выплатить штраф в размере 30 тысяч рублей, на который военные просто забили[138]. Спросите любого из участников этих учений об их отношении к гомосексуалам и феминизму — услышите «против природы». Когда американская корпорация Chevron, управляемая одними мужчинами, добывая нефть в Эквадоре, превратила целый регион в раковую опухоль и отказалась проводить очистку и платить штраф, просто вывезя свои ресурсы из страны, — это не против природы; незаконная вырубка 35 километров леса для строительства нового порта в Ленобласти на побережье Финского залива, против которой активисты борются прямо сейчас, пока я это пишу, — это не против природы; против природы — это гей-прайды и полиамория, не перепутайте.
Человек непрерывно (ре)конструирует идею природы и «натурального» и вынимает из неё то, что выгодно в определённом