Постучав, получил добро и толкнул дверь.

Посол спешно дописывал какую-то бумагу; Саше указал на стул.

Кабинет старомодный, тесный, при искусственном свете, плотно зашторенный даже днем; негромко, уютно на советской волне бормотала радиола. «Речка движется и не движется». Нуда, родное радио «Маяк», его позывные бьют, как часы, на весь мир. Саша смотрел на лысую, блестевшую под лампой макушку посла и задавал себе вопросы. Зачем он его вызвал? Хромого, немощного инвалида с палкой, знает ведь все наверняка о нем. С благодарностью бы так торопиться не стали, с благодарностью в Союзе никогда не торопятся. Значит, разнос. Разнос так разнос. Ему уже не больно. Скажите, за что, и разносите. Любопытно все же.

— Вот так, — удовлетворенно произнес посол, поставив, по-видимому, точку в бумаге. Оторвавшись от нее, он взглянул на Сашу. — Привет, АПН. Обрадовать тебя хочу. Сильно обрадовать. Плакать будешь?

Саша улыбнулся.

— …Молодец, Сташевский, крепкий парень. Так вот, крепкий парень, нота на тебя пришла из иранского МИДа. Объявляют тебя персоной нон грата за деятельность, не совместимую, ну и так далее. Дают сорок восемь часов на сборы. Вот так.

Саша кивнул, почему кивнул — непонятно, чистая рефлексия. Мысли, нарушив строй, помчались врассыпную. Точно все отследил Макки, ничего не забыл, все держал под контролем. Дал время подлечиться, снять гипс и даже поплавать, потом — сорок восемь часов, любимый ультиматум. Браво, Аббас. Гуманно. Человеколюбиво. По-товарищески. Интересно, Костромин знает?

— Костромин пока не в курсе, — упредил Сашу посол. — Но, когда узнает, ничего не изменится: официально ты дипломат, второй секретарь посольства, для иранцев проходишь по моему ведомству. Согласно международным законам я обязан подчиниться. Вот так.

Саша снова кивнул. Остро кольнуло: работал, старался, подымал сотрудникам зарплаты, наращивал количество публикаций — зачем все это? Почему великая его страна подчиняется какому-то мелкому Макки, ничтожной иранской контрразведке, почему не может Сашу защитить, твердо и жестко заявить: нет, этого гражданина мы не вышлем, он останется в Тегеране и будет работать? Потому что, вдруг впервые опалило его открытием, не нужен ты своей великой стране, плевать она хотела на тебя и прочих твоих сограждан, если ей невыгодно, лениво или стоит ненужных чиновничьих усилий.

«С другой стороны, нота — прямая дорога домой, — подумал он. — В Москву, к Светке, родителям, деду воздуху и свету. Ты ведь этого хотел, Санек? Получи и порадуйся. Порадуйся? Нота — черная метка. Высылка. Изгнание. Конец. Подвиг совершен. Героя прикончили и забыли. Может, и хорошо, что тебя забудут?»

Посол поманил его к себе; приблизил как сообщника и голос уронил до низкого, грудного.

— Александр, запомни, когда враги высылают — это, считай, как орден тебе бросили на грудь, у нас это любят. У вас это любят. Теперь быстро в Союзе вверх пойдешь.

— У вас — это у кого?

Посол резанул его острыми глазами, посуровел.

— У вас, Сташевский, это все равно, что у нас. Не играй со мной в слова, не выиграешь.

— Я свое уже выиграл, Владимир Яковлевич, больше не хочу. — Саша продемонстрировал палку-трость.

— Врешь, все-таки выиграл!.. — возмущенно выкрикнул посол. — У меня ты выиграл, черт тебя, Сташевский, возьми! Записка твоя по китайцам образцовая, и вообще ты… все я про тебя, Александр, знаю и хотел хоть как-то, чем могу… Вот, чертушка, держи… — Посол вручил Саше бумагу. — Рекомендацию тебе накатал, в Дипакадемию, лично Козыреву Коле, ректору. Захочешь — притопаешь, он тебя возьмет, начнешь другую жизнь, советую… Вот так. Я не всесильная ГБ, больше ничего сделать не могу… Иди. Нет, стой… Давай пять… — Посол крепко тряхнул Сашину руку… — Жалко хороших ребят терять… — Он запнулся, потом вдруг сказал нечто совершенно для Саши неожиданное: — Ты запомни: хороших людей мало, обычно их уничтожают плохие… Ладно, береги себя, в Союзе, я думаю, ты тоже сейчас пригодишься. Иди…

«Что он хорошего во мне нашел?» — удивился Саша, но вслух сказал простое:

— Спасибо. Желаю вам всего.

— …Стой, — сказал посол. — Летишь послезавтра, я распорядился. Дела сдашь Кузьмину… Стой… Юрке Волкову — мой привет. Скажи: «Капышин Кабул помнит…»

Саша кивнул, аккуратно сложил посольскую бумагу и, сунув ее в карман, вышел.

Двинулся по коридору, никого не замечал, множество мыслей перешибалось одной: выслали, уезжаю. Четыре с половиной месяца. Достижения? Они есть. Крепкий парень постарался и кое-что успел. Крупно наследил и обкакался. Привет тебе, Щенников, готовь место на аллее славы, крепкий парень займет место рядом с тобой.

На лестничной площадке наткнулся на поджидавшего Кузьмина.

— Все в порядке, — сказал Саша. — Идемте в Бюро. Дела поручено сдать вам.

— Как это, Александр Григорьевич? Так вы что же?..

Спросил так сперва искренне, сперва действительно не понял и удивился, потом дошел до него смысл, но удивление он с лица не снял и спрятал под ним свое радостное возбуждение; шел рядом, сопровождал Сашу, как почетный эскорт, и все твердил: «Как же так? Почему?», хотя, как и за что сняли Сашу, его теперь мало волновало, а волновало лишь то, что он стал зав. Бюро АПН. «Конечно, — мгновенно соображал он, — Москва еще должна его утвердить или не утвердить, но все равно, хоть и временно, зав. Бюро — это продвижение и больше денег».

Все это Саша легко и без интереса считал с его лица. Он хромал по дорожке среди чинар, кустов роз, гомонящих птиц и журчащих арыков к посольским воротам, и в этот последний раз парк казался ему еще более зеленым, свежим и животворным, чем в тот, уже далекий, день приезда. «Любое прошлое кажется прекрасным, когда прощаешься с жизнью», — подумал он, но тотчас спохватился, что к нему такая хрустальная мысль пока что отношения не имеет.

Он снова решил, что не будет сообщать своим о внезапной перемене жизни и возвращении; в телеграмме ничего толком не объяснишь, волнение же может подняться большое. Он приедет спокойно и тихо, откроет дверь своим ключом и переступит родной порог. Он скажет родителям: «Привет», сядет с ними за семейный стол, а потом позвонит Светлане. Нет, Светлане он позвонит сразу. Сразу? Конечно, только так.

Вдруг поймал себя на том, что непроизвольно начал торопиться и чаще переставлять ноги. «С Ираном покончено, вот в чем дело, — сказал он себе, — ты это понял и смирился. Он, спасибо ГБ, не побывал ни в Исфагане, ни в Ширазе, не возложил венок к мавзолею Хафиза, не испытал судьбу, гадая на собрании стихов Саади. Он ничего толком в Иране не увидел. Его отняли, как от груди, от любимой страны тогда, когда он только-только начал привыкать к ее молоку. Пусть так. Домой так домой. Организм миновал точку возврата и думает теперь только об отъезде, Светке и Москве — потому и спешит. Организм умнее человека, — понял Саша. — Его организм уж точно умнее его самого».

Теперь следовало быстро войти в клуб и быстро сдать дела. Стыд и смущение следовало преодолеть, попрощаться с работниками Бюро сдержанно, по-деловому, всех поблагодарить и быстро уйти. Быстро. Ни с кем не встречаться глазами. Ни одного взгляда на кожаный диван. Никаких воспоминаний, чувств и рефлексий вообще — все в прошлом, Санек. У тебя еще много дел. Послезавтра на рассвете — самолет.