оторваться, переориентировав свою гносеологию с позитивного естествознания (восходящего к Ньютону) на науку гётевского типа: Гёте, как известно, отвергал инструментальный опыт Ньютона, взамен него выдвигая медитативное наблюдение природных явлений[483]. Гносеология Штейнера изложена им в книгах «Очерк теории познания гётевского мировоззрения» (1886 г.), «Истина и наука» (1891 г.) и «Философия свободы». Бердяев знал их все и с особенным пристрастием относился к «Философии свободы» – главному до – теософскому сочинению Штейнера.

Ранние работы Штейнера выдержаны в традиционном гносеологическом дискурсе. В акте познания им выделены стадии восприятия «непосредственно данного образа мира» и последующего мышления с помощью «понятий и идей», – тем самым ставится привычный для неокантианцев вопрос о возможности проникновения познающего субъекта в объект. Штейнер пока еще открыто не обращается к вещам сверхъестественным и не пользуется языком теософии. Учение молодого Штейнера – это философская гносеология, а не оккультизм. Однако даром сверхъестественного восприятия – гностического ви́дения Штейнер, по его признанию, обладал с детства, и в основе «Философии свободы» на самом деле лежит опыт оккультный, а не позитивный. – До – теософскую гносеологию Штейнера обосновывает следующее метафизическое представление. Штейнер признавал особенную реальность идей вещей, однако был в этом отношении не платоником, но нового типа перипатетиком. Вместе с Аристотелем настаивая на присутствии идей исключительно в самих вещах (а не в «занебесном» мире, как утверждал Платон), Штейнер сверх того полагал, что своё актуальное существование идеи полу чают только в человеческом мышлении. Кого – то может шокировать то, что Доктор, идентифицируя свою карму, признавал себя реинкарнацией Аристотеля. Однако я использую данное обстоятельство для исследования его ранней гносеологии: «Аристотель», живший после Канта, не мог элиминировать из учения об идеях фактора познающего субъекта. Этот последний, по Штейнеру, окружен миром идей, который Штейнер представлял в виде единого организма «мировых мыслей». Стоит ли особо доказывать, что Штейнеров «Логос» очень похож на «Софию» Соловьёва, а также на «Вселенскую Церковь» гносеологии Бердяева! Если субъект находится вне духовного Космоса, то для него недостижимо абсолютное – ноуменальное познание мирового всеединства.

Так вот, согласно Штейнеру, познающий субъект способен своим разумом воспринимать «мировые мысли» – аристотелевские идеи познаваемых предметов – в точности так же, как он глазами воспринимает форму вещей, а, скажем, слухом – их звучание. Те мысли о предмете, которые возникают в сознании познающего, утверждает Штейнер, отнюдь не произвольные продукты его субъективности, но суть сами предметные идеи, улавливаемые познающим при восприятии предмета. Понятно, что речь идет о встрече в духовном мире – дух человека сливается с духом же, с идеей предмета. Такое познание имеет творческий характер, и это вызывало особенное восхищение Бердяева.

Автор «Смысла творчества» приводит длинные цитаты из «Истины и науки», где Штейнер заявляет, что «истина ‹…› есть свободное порождение человеческого духа», что «задача познания» – это «создание совершенно новой области» в бытии и – главное в глазах Бердяева – что «человек ‹…› является деятельным сотворцом мирового процесса»[484]. В своей гносеологии Бердяев педалирует именно этот – субъективно – творческий аспект познания, между тем как для Штейнера еще более важен его объективный аспект, связанный с существованием познаваемого предмета. Но вот, как раз эту объективность Бердяев считает «объективацией» и из своего гнозиса исключает. Для молодого Штейнера познание «есть постоянно вживание в основание мира»[485], тогда как для Бердяева – некое творчески – светоносное эманирование «я» субъекта как микрокосма, являющее при этом макрокосмическую реальность в силу изоморфности на духовном плане микро– и макрокосма. На ранней стадии становления двух гностиков – Штейнера и Бердяева, их метафизика – если угодно, исходные мифы – демонстрируют удивительную близость (при разнице разве что в категориальном языке). Повторю, что допускаю здесь заимствование Бердяевым у Штейнера обусловливающей гносеологию онтологии. Но в «онтологической гносеологии» Бердяева акцент сделан на субъекте, Штейнер же выступает как реалист – сторонник знания оккультного, но при этом совершенно объективного, общезначимого. Именно поэтому гнозис Бердяева впоследствии зашел в тупик «самопознания», тогда как объективные сферы приложения гнозиса Штейнера умножались от книги к книге, от цикла лекций к циклу же: результаты его «духовных исследований» множились лавинообразно. Предметом антропософского гнозиса могла стать любая проблема, – вообще всякая без исключения реальность. В книге 1905 г. «Как достигнуть познания высших миров?» Штейнер продемонстрировал то, что его гносеологические принципы на самом деле обосновывают его оккультизм. Кстати, эту книгу Бердяев считал лучшей у Штейнера. Но сам он, как гностик, до уровня Штейнера дотянуться не мог[486]. Его развитие осталось в пределах философии, вылившись в несколько эзотерический (в отличие от версий Сартра, Камю, даже Хайдеггера) экзистенциализм.

Гнозис Бердяева – это радикальный персонализм, познание, объектом которого является сам познающий субъект. Именно о гнозисе – книга Бердяева «Я и мир объектов». В солипсизм такой гнозис теоретически не превращается благодаря бердяевской метафизической аксиоме: субъект – это микрокосм, т. е. универсум в его духовном существе, так что познавательная направленность субъекта на самого себя одновременно есть и обращенность на мир. Но в точности о том же – о наблюдении мыслящим своего мыслительного процесса – речь идет в книге Штейнера «Философия свободы». Свободен человек Штейнера прежде всего как познающий, и лишь во вторую очередь – как моральный субъект. Познавательная свобода, как и для Бердяева, означает для Штейнера независимость от всего того, что внеположно субъекту познания. Необходимость для последнего, ради сохранения своей свободы, уйти в собственные душевные недра (где и совершится познавательное событие), как мне представляется, есть то самое суждение, которое Бердяев заимствовал у Штейнера и утвердил на этом камне свой собственный гностицизм. – Однако мыслить свою мысль так же невозможно, как вытащить себя из болота за волосы. Потому Штейнер признавал за своим познавательным опытом особый характер.

В книге Штейнера «Философия свободы» есть глава, посвященная взглядам Фихте. Там Штейнер приводит цитату из Введения в «Наукоучение», где Фихте утверждает: началом философии является самонаблюдение, которое развивает у его субъекта новый высший орган духовного восприятия. Я это понимаю так, что усилие увидеть себя как бы со стороны субъекта раздваивает – выводит его (по Бердяеву) в экстаз, поднимает над самим собой. У познающего оказывается два субъектных центра, и из высшего он наблюдает то содержание сознания, которое осталось как бы внизу, – прослеживает собственную мысль. Штейнер использует воззрение Фихте, дабы подкрепить свое учение об идеях – «мировых мыслях», логосах вещей, аффицирующих сознание гностика. Гнозис Штейнера в принципе объективен, и это подчеркивает симпатизант Штейнера и знаток его воззрений К. Свасьян: «Познание [для Штейнера. – Н.Б.] ‹…› есть не что иное, как опознание мыслью ее собственной объективности»; «живя в мысли, мы живем во Вселенной»[487]. Таким образом, у раннего Штейнера мы находим то же самое представление о микро– и макрокосме, что и в