– Он умер, – она закрыла глаза, – в своей постели, потому что не мог дышать.

Кейти сломалась. Она сорвала с себя шарф и очки, вцепилась в камень. Очень долго она не дышала и не издавала ни звука. Монахиня смотрела на нее, склонив голову, не тронутая ее страданиями, и не двигалась. Кейти раскачивалась взад и вперед.

Когда она снова начала дышать, раздался звук, который я слышал в своей жизни лишь однажды. Глубокий, первобытный, исполненный боли.

Я стоял позади нее, слушая, как душа изливается наружу. Слезы, крики, десятилетия боли. Через несколько минут Кейти дернулась в сторону, и ее вырвало. Потом еще раз. И еще. Когда в желудке ничего не осталось, начались пустые позывы к рвоте. У Кейти не было персонажа для этого. Ни парика. Ни грима. Ни лицедейства. Цепляясь за мрамор, ее пальцы обводили буквы имени сына. Целая жизнь мучений выходила из ее тела. И делала это грубо.

Монахиня исчезла.

Я встал на колени, обнял Кейти. Ее тело было все в поту, сотрясалось от спазмов. Она сломалась. Никакие королевские лошади и никакие королевские рыцари никогда не смогут снова собрать ее.

* * *

Часом позже я поднял Кейти и поставил ее на ноги. Она была как тряпичная кукла и цеплялась за меня, когда мы спускались по ступеням. Каждые несколько минут из ее горла вырывался звук. Полустон, полувой, невыразимая боль.

Я провел ее через двор и под аркадой мимо школы. Мое внимание привлекла зажженная свеча. В углу двора стояла маленькая стеклянная часовня. Монахиня, оставившая нас на кладбище, стояла там на коленях. Руки сложены. Голова опущена. Кейти остановила меня, сняла свои часы, бриллиантовое кольцо и бриллиантовое колье и вложила их мне в руку.

Я подошел к часовне и откашлялся. Монахиня обернулась, но не сказала ни слова. Я подошел к ней и протянул руку. Она подставила свои. Я разжал ладонь. Женщина посмотрела на драгоценности и хотела что-то сказать, но я повернулся и ушел.

Мы вышли через ту же дверь и вернулись в темноту улицы. На полпути домой Кейти упала. Я подхватил ее, поднял и понес по улице к замку.

Я усадил ее на кровать, намочил полотенце, вытер ей лицо и рот. Я проделал это пару раз, каждый раз споласкивая полотенце. Потом я завернул в полотенце лед и положил на лоб Кейти. Ее голова дернулась, губы шевельнулись, но она не произнесла ни слова. Кейти лежала спокойно, глядя на что-то за окном. Когда лед растаял, я положил в полотенце новый и вернул полотенце на лоб Кейти. Она коснулась моей руки и прошептала:

– Я хочу умереть.

Я мысленно вернулся на несколько недель назад, начиная с нашей первой встречи на террасе. Потом был взрыв в заливе и все остальное. Мне стало стыдно – я был аксессуаром. Я отбуксировал ее лодку, поджег ее, создал иллюзию. Я помог убить Кейти Квин. Я думал, что помогаю ей. Я думал, что имею некоторое представление о том, как лучше, потому что сам через это прошел.

Оказалось, не проходил.

Простыни под ней промокли от пота. Кейти выдохлась, она никогда не могла бы стать мной. Не могла бы жить той жизнью, которой жил я. Оставаться в одиночестве. Все время прятаться. Вдали от всех, в изоляции. Кейти осталась бы наедине со своим прошлым. И это убило бы ее. Или убило бы то малое, что осталось. У меня отняли повод находиться в свете софитов, поэтому я ушел в тень, тогда как Кейти вышла под свет софитов, чтобы убежать от боли теней.

Она уже дважды пыталась покончить с собой. Ее шрамы тому доказательство. В третий раз все будет иначе. Кейти ничего не оставит на волю случая. В этом нет сомнений. Ночь прошла. И я гадал, что она предпримет на этот раз. Веревка? Нож? Ружье? Таблетки? Утренний поезд? Или она просто умрет во сне. Умрет от разбитого сердца.

Солнце осветило ее лицо. Голубая вена пульсировала на виске. Я смотрел на нее и вдруг поймал себя на том, что задерживаю дыхание. Три слова эхом поднимались из земли. «Расскажи мне историю».

Перед моим внутренним взором предстали лица, которых я не видел десять лет. Лица, исполненные надежды. Лицо Джоди. Было время, когда я думал, что истории помогают привести сломанных людей в порядок. И нет ничего сильнее истории. Истории были антидотом.

Я посмотрел на свои руки. Сморщенные, в пятнах. Слишком много часов на солнце.

Я глянул на свой блокнот. На меня смотрели белые страницы.

И тут я понял. Если у меня есть хоть какой-то шанс спасти Кейти, то для этого я должен рассказать ей свою историю. Это был обмен.

Мой секрет в обмен на ее.

По лбу Кейти тек пот. Глаза под веками метались влево-вправо, тело изгибалось. Вена на виске пульсировала. Попытка номер три была вопросом не «если», а «когда».

Я вспомнил Стеди. Белая сутана, трубка в руке, слюна в уголке рта, губа дрожит. Я через океан услышал его слова. «Я предлагаю тебе вырезать гангрену». Когда он это сказал, я ему поверил. Я только не догадывался, что для этого он использует мою собственную ручку.

Я взглянул на свой блокнот. Оттуда на меня смотрела правда. Если это выйдет наружу, если кто-то еще, кроме Кейти, прочтет эти строки, если она этим поделится или передаст кому-то, моя жизнь изменится.

Перестать быть Кейти – значит перестать быть мной.

Когда я проснулся, Кейти исчезла. Остались запятнанные слезами простыни. Я поискал внизу, но не нашел ее. Я прошел по саду, заглянул в бальный зал, осмотрел весь замок, но не нашел Кейти. Наконец я поднялся по винтовой лестнице в мансарду. Она сидела на полу и смотрела в окно, потерянная где-то за краем Франции. Я попятился, провел день в своей комнате, прислушиваясь к скрипу половиц надо мной.

Я ничего не услышал.

На следующее утро я отнес ей завтрак. Когда я обратился к ней, она не ответила. Она лежала на полу, обхватив руками колени, с открытыми глазами, и смотрела в окно. Вечером я принес ей ужин, потом опять завтрак, потом снова ужин и опять завтрак, и так еще два дня без всяких изменений.

Я сидел в комнате под ней, засунув колени под письменный стол, и яростно писал. Никогда раньше я не писал с такой скоростью. Решив ничего больше не скрывать, я сломал стены, открылся, и хлынула Ниагара. На третий день я поднял голову, руку у меня свело. Я понял, что писал последние двадцать семь часов подряд.

Две женщины пришли убрать в доме. Их как будто не беспокоило мое присутствие. К четвертому этажу они даже не приближались. Подозреваю, что они не знали о его существовании. Они ушли во второй половине дня.

После ночи на могиле сына Кейти прошло пять дней. Я мало спал и много писал. Наконец я положил ручку и позволил сну завладеть мной.

Меня разбудили шаги множества людей и поток машин у подножия холма. Я посмотрел на город. Все улицы были заставлены автомобилями. Недалеко от центра города и фермерского рынка были припаркованы фургоны телеканалов. Каждый ощетинился антеннами. Мой слух уловил звук телевизора внизу.