Я осмотрел комнату, ища что-то – хоть что-нибудь, – чтобы ответить ей, и ничего не нашел.

Кейти провела пальцами по краю картины:

– Расскажи мне о своих родителях.

Я пожал плечами:

– Не могу.

Она посмотрела на меня с подозрением:

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу. – Кейти не спросила меня почему, но я все равно ей ответил. – В моем деле, во всяком случае, в том, что я прочитал о себе, сказано: я родился где-то во Флориде. Моя мать два дня не кормила меня, а потом оставила меня в пустом трейлере, где я набрался вшей и блох, получил чесотку. Еще через два дня меня нашел там бездомный парень, который искал место, где бы отсидеться.

Выражение лица Кейти снова изменилось, но я не был готов продолжать этот разговор, поэтому я закончил так:

– Так что я не могу ничего сказать. И не хочу.

Кейти изучающе смотрела на меня, и я сказал:

– Я кое-что купил для тебя сегодня.

– В самом деле? – Она выглядела удивленной.

– Подожди здесь.

Я прошел в свою комнату, взял пакет с книгами и вдруг понял, что у меня трясутся руки и дышу я прерывисто.

Я вернулся и встал перед ней, протягивая пакет. Кейти подозрительно посмотрела на меня. Я сказал:

– Очень давно я нашел кое-что, кое-что ценное. И я этим поделился.

– Что же случилось?

Я не знал, как ответить, поэтому протянул ей подарок.

– Я привык дарить это людям, таким, как ты.

– Как я?

Я кивнул.

– Людям, которым больно.

– И скольким же людям ты это отдал?

Я отвернулся и покачал головой:

– Напрямую или опосредованно?

– И так, и так.

– Первый раз я подарил это девочке по имени Джоди. Потом счет пошел на десятки… миллионов.

Взгляд Кейти упал на подарок в ее руке, и ее губы слегка раздвинулись.

Я вышел из комнаты и спустился на несколько ступенек, когда услышал, как она медленно разрывает бумагу. Я бросил через плечо:

– Я подписал это для тебя.

Она открыла титульный лист и провела пальцами по имени «Белла». Я держался за перила, боясь оглянуться назад.

– Ты была права насчет писателей.

Ее голос был не громче шепота:

– Как это?

– Они умирают. Их слова – нет.

Я спустился на четыре пролета, у меня подгибались колени. Мне хотелось убежать, но я не знал, куда, поэтому я вышел на улицу, и меня вырвало в кустах. Как только первая волна прошла, меня вырвало снова. Опустошенный, я вытер лицо рукавом, сунул руки в карманы и стал бродить по садам, стараясь не думать о том, что происходит в доме. Эти мысли провели меня через пастбище, потом через виноградник.

Это была долгая, долгая прогулка.

После полуночи я вернулся к себе в комнату, лег на кровать с блокнотом на груди. Мое сердце гулко билось. Окна были открыты, бриз шевелил занавески. Около трех часов утра я выключил свет, но не уснул. Надо мной все время скрипели доски, позволяя предположить, что Кейти не спит. Все еще читает. Всю ночь до меня доносились смех и приглушенные всхлипывания. За последний час она не издала ни звука.

Где-то около пяти утра заскрипели ступени лестницы. Я повернулся и увидел, что она стоит на пороге, прижимая книгу к груди. В руке – бумажный носовой платок. Кейти медленно подошла к кровати, обошла ее и присела на край. Ее глаза покраснели, лицо опухло. Прошло несколько минут, прежде чем она заговорила. Но это были не слова.

Кейти легла рядом со мной, положила руку мне на талию и поцеловала меня. Ее слезы текли по моей щеке.

В своей прошлой жизни я кое-что узнал. Я помню это выражение на лицах детей в больнице. Вот оно: все сердца хотят только одного. Это одна простая, невысказанная, неоспоримая потребность. Один неоспоримый страх.

Быть узнанным.

Вы можете подавить это. Убить. Положить в ящик и запереть. Заглушить и закрыть дверь на ключ. Похоронить. Заложить камнями. Но в конце концов потребности сердца сорвут все запоры со всех дверей, вырвутся из земли и разобьют камень. Ни одна из возведенных тюрем их не удержит. Те из нас, кто думает, что мы это можем, лгут самим себе. И тем, кто рядом с нами.

Надежда никогда не умирает.

Кейти придвинулась ближе, ее спина прижалась к моей груди. Спустя несколько секунд она уже спала, а я нет.

Был уже почти полдень, когда я открыл глаза. Лицо Кейти было в нескольких дюймах от моего, и она смотрела на меня. Мои руки были скрещены у меня на груди. Одна ее рука лежала поперек моей. Ее пальцы переплелись с моими – две молодые лозы винограда, направленные виноградарем на опору. Она прижала наши переплетенные пальцы к своей груди и прошептала:

– Привет.

– Привет.

Кейти повернулась, потянула за собой мою руку и прижалась спиной к моей груди, крепко обнимая себя моей рукой. Снова объятия.

– Не могу поверить, что это ты. То есть что ты это ты.

Я хмыкнул.

– Это действительно я.

Кейти заговорила через плечо:

– Есть люди – в большинстве своем это те, кто верит, что Элвис Пресли и Мэрилин Монро до сих пор живут в хижине в Австрийских Альпах, – которые думают, что ты все еще жив. И не умирал никогда.

– Те же самые люди, вероятно, начинают говорить то же самое о тебе.

Кейти пожала плечами.

– Теперь мне понятно, почему ты так много знаешь о двери номер три.

– Да, конечно…

Кейти была почти игривой. Как будто мое признание поставило нас на одно и то же игровое поле. Соучастники в преступлении.

– Не могу поверить, что это и в самом деле ты. – Она снова пожала мои пальцы. – То есть я о том, что ты действительно Питер Уайет. И сам Питер Уайет лежит в моей постели. Спит под моей крышей.

– Ты уже это говорила.

– Посмотри на меня: у меня вспотели ладони. Так вот как это бывает, когда встречаешься со знаменитостью?

– Я не уверен, что до сих пор настолько знаменит.

Рука Кейти легла на ее бедро.

– И что же случилось с той последней книгой? Той самой, по которой весь мир сходил с ума? С твоим «утраченным шедевром»?

Я покачал головой:

– Честно говоря, не знаю.

– Но ты ее написал, разве нет?

– Да.

– Ты ее потерял?

– Что-то в этом роде.