княжеских сборщиков судных пошлин – вир. Сохранился в двух редакциях в составе Русской Правды.

Покорм, или постой – практиковался на Руси с давних пор. Например, в 1018 г. Польский король Болеслав, будучи в Киеве, потребовал развести дружину свою «по городам на покоръм, и бысть тако». Эту дружину вскоре «по городом избиша». «Покорм» воинов сторонней общиной в Древней Руси воспринимался как завоевание, позорящее честь свободного народа. Постойная повинность существовала в России до XX в.: войска размещались на постой по городам с 1727 г.

Поруб – место заключения, темница (на Руси IX–XIII вв.).

Порча монет – уменьшение органами государственной власти веса или пробы монет при сохранении их прежней номинальной стоимости с целью получения за счет этого дохода. Широко применялось с давних времен в разных странах, но лишало деньги полноценности.

Серебряники (сребреники) – первые русские монеты, чеканившиеся в конце X – начале XI в.

Таможенные пошлины в России – налоги с торговли и связанных с ней операций. С кон. X в. на Руси были известны такие таможенные пошлины, как мыт (он, видимо, был таможенной пошлиной не только проезжей, но и со сделки), весчее, торговое, перемер, перевоз и мостовщина. В годы монголо-татарского ига повсеместно установилась тамга, взимавшаяся с цены товара.

Удел – доля члена княжеского рода в родовом владении. Также называлось удельное княжество в XII–XVI веках на Руси.

Челядь – зависимое население в феодальной России. В Древней Руси VI–IX вв. употреблялось для обозначения патриархального рабства; в IX–XII вв. челядь – рабы, ставшие объектом купли-продажи. Постепенно это наименование стало применяться к более широкому кругу феодально-зависимого населения, в сер. XI в. его сменил термин «холопы». В XVIII–XIX вв. челядью обозначают дворовых людей помещика.

Из книги В.И. Даля «Пословицы и поговорки русского народа»

Баба – не квашня: встала да и пошла.

Баба пьяна, а суд свой помнит.

Баба, что глиняный горшок: вынь из печи, он пуще шипит.

Баба, что мешок: что положишь, то и несет.

Бабе дорога – от печи до порога.

Бабе кровь проливать не годится (от обычая, что бабы не колют птиц).

Бабий кадык не заткнешь ни пирогом, ни рукавицей.

Бабий ум – бабье коромысло: и криво, и зарубисто, и на оба конца.

Бабий язык, куда ни завались, достанет.

Бабьи города недолго стоят (а без баб города не стоят).

Бабьи сборы – гусиный век.

Бабья вранья и на свинье не объедешь.

Без плачу у бабы дело не спорится.

Борода кажет мужа, а жену – нужа.

В чем деду стыд, в том бабе смех.

Волос долог, а язык длинней (у бабы).

Волос долог, да ум короток.

Вольна баба в языке, а черт в бабьем кадыке.

Где баба, там рынок; где две, там базар.

Где две бабы, там суем (сейм, сходка), а где три, там содом.

Гусь да баба – торг; два гуся, две бабы – ярмарка.

Две косы и рядом, и в кучке, а две прялки – никак.

Девичьи (женские) думы изменчивы.

Добрая кума живет и без ума.

Еще тот и не родился, кто бы бабий норов узнал.

Женская лесть без зубов, а с костьми сгложет.

Женские умы – что татарские сумы (переметны).

Женский обычай – слезами беде помогать.

Женское сердце – что ржа в железе.

Баба – что жаба.

Женское сердце, что котел кипит.

Женское слово, что клей, пристает.

Кто с бабой свяжется – сам баба будет.

Курица не птица, а баба не человек.

Лукавой бабы и в ступе не истолчешь.

Лучше раздразнить собаку, нежели бабу.

Меж бабьим да и нет не проденешь иголки.

Мужик да собака всегда на дворе, а баба да кошка завсегда в избе.

Мужик тянет в одну сторону, баба в другую.

На женские прихоти (причуды) не напасешься.

Пока баба с печи летит, семьдесят семь дум передумает.

Пусти бабу в рай: она и корову за собой ведет.

Семь топоров вместе лежат, а две прялки врознь.

Смирен топор, да веретено бодливо.

Собака умней бабы: на хозяина не лает (о брани).

Три бабы – базар, а семь – ярмарка.

У нас и баба зауряд в рекруты идет.

Часть III. От Марии Нагой до Екатерины I

Мария Нагая и другие женщины

Лжедмитрий правил в Москве уже около месяца. Правил неплохо, не хуже других, средних правителей в начале правления. Его признали войско, чиновники, духовенство. Народу не хватало для этого важного акта всего лишь одного: чтобы мать Дмитрия Ивановича, инокиня Марфа, признала нового царя своим сыном. «Лжедмитрий не мог быть уверен в ее согласии на обман, столь противный званию инокини и материнскому сердцу», – пишет Н.М. Карамзин. В Выксинскую пустынь, где долгие годы обитала инокиня Марфа, стали наведываться послы от нового русского монарха. О чем они с ней говорили – ясно. Что предлагали за признание – тоже, в принципе, понятно. В случае отказа инокини признать Лжедмитрия сыном они наверняка убили бы ее, объявив народу, что она умерла по болезни, вызванной нечеловеческими условиями содержания матери царя по вине предыдущих правителей. Признав же Самозванца, Марфа обеспечивала себе царскую жизнь. Впрочем, как долго? Наверняка она являлась бы для Лжедмитрия постоянной опасностью – а вдруг откажется от признания? Значит, догляд и догляд нужен был за ней, а лучше всего сразу после признания лишить ее жизни. Марфа наверняка догадывалась о таковом исходе дела, и вряд ли личная выгода интересовала последнюю жену Ивана IV. Но была у нее еще и другая выгода – родственники! Клан Нагих и тех, кто после трагедии в Угличе оказался в опале. Ради них она могла пойти на подлость по отношению ко всему русскому народу.

После соответствующей обработки Марфы людьми Лжедмитрия он отправил к ней Михаила Васильевича Скопина-Шуйского и других видных людей. Они по его просьбе били перед ней челом, просили благословить сына на царство. Умопомрачительный спектакль! Смута. Смятение. Страх. Растерянность.

Еще древние китайцы говорили, что во времена смутные, а их в истории Поднебесной было немало, лучше вести себя тихо, не высовываться. Рецепт, безусловно, неплохой, но Смута тем и страшна, что она сама, без разрешения и согласия, может по своей прихоти и дури вытащить самого тихого из укромной норки и бросить его в водоворот страстей…

Лжедмитрий с большой свитой выехал навстречу смирившейся со своей участью Марфы, встретил ее неподалеку от села Тайнинского в роскошном шатре, долго говорил с ней о чем-то один на один.

И вот свершилось! Народ увидел вышедших из шатра Марфу и царя. Они приятно нежно улыбались друг другу. Счастливые (или не счастливые?) слезы текли по щекам инокини. Она не кричала народу: «Это мой сыночек