в восточноевропейской державе: «царский род в России, по-видимому, прервется со смертью особ, ныне живущих, и произойдет переворот в русском царстве». И другие иностранцы чувствовали, что в Восточной Европе зреет смута.

А Годунов в это время затеял сватовство своей дочери, будто у него других дел не было, и обласкал в Москве человека, из-за которого Русское государство испортило отношения сразу с двумя сильными европейскими государствами: Польшей и Швецией, – которые в скором будущем сыграют в русской Смуте одну из главных ролей.

Разве можно его считать после этого дальновидным политиком? Зато, скажут порядочные семьянины, он был хорошим отцом, а принцип невмешательства во внутренние дела других государств еще не стал одним из законов в международных делах. Нет, этот принцип, если и незафиксированный в источниках, существовал всегда. Ни одному правителю земного шара не понравится вмешательство в дела его страны другого государства.

Густав жил в Москве как король, роскошно и беззаботно. Человеком он был вольных взглядов. Вызвал в Москву любовницу из Гданьска, жену бывшего своего хозяина, Катерину, которая еще в Польше родила от него нескольких незаконнорожденных принцев. Катерина чувствовала себя в Москве королевой. А кем чувствовал себя царь Годунов, не понятно.

От Густава стали сбегать его слуги, придворные, иностранные дворяне, служившие у него. Русский царь охотно принимал их на службу с хорошими условиями, подумывая о том, стоит ли выдавать свою красавицу-дочь за такого человека, который, ко всему прочему, отказывается принять православную веру.

Однажды Густав, разгоряченный вином, вспылил, наговорил в присутствии царского врача всяких дерзостей: он не будет ничего делать в ущерб своей родине, Швеции, требует отпустить его в Западную Европу, жениться он здесь на православной не собирается, а если его не выпустят из России, то он устроит пожар в Москве. Обычно так орут пьяные студенты. Бесшабашный Густав чем-то был очень похож на них. В Польше под наблюдением иезуитов он изучил итальянский, немецкий, польский, латинский и русский языки, прекрасно знал и любил химию, за что его не зря прозвали «вторым Парацельсом». А здесь он жил напропалую. Как талантливый выпускник какого-нибудь химфака, поступивший в аспирантуру, но еще не приступивший к занятиям.

Узнав о дерзкой выходке «второго Парацельса», Борис Годунов повелел посадить его под домашний арест, а затем сослал в Углич, где Густав «среди печальных развалин спокойно занимался химией до конца Борисовой жизни». После смерти несостоявшегося тестя Густава перевезли в Ярославль, а затем в Кашин. Умер он в 1607 году. Многие историки приводят его предсмертные слова, в которых он якобы жаловался на судьбу, на женщину-злодейку, испортившую ему жизнь. Хотя винить ему нужно было своего дядю, шведского короля Иоанна III, свергнувшего и бросившего в тюрьму Эрика XIV, когда Густаву не исполнилось и восьми месяцев. Чуть позже Иоанн III вообще приказал утопить племянника, которого спасли чудо и добрые люди, отправившие его в Польшу. Кого винить, кого благодарить – вот в чем вопрос! Изгнанный в младенчестве из отечества Густав стал «вторым Парацельсом», несколько лет жизни занимался в скромном Угличе любимым делом, детей нарожал, пусть и незаконнорожденных. Разве этого мало, чтобы не скулить перед смертью, разве дети Годунова могли мечтать о том же? Разве не стал бы «второй Парацельс» в руках царя Бориса исполнителем его желаний, грубо говоря, шестеркой? Стал бы, стал. Годунов мечтал еще и о том, чтобы использовать мужа Ксении в своих корыстных интересах. Не удалось. Женишок оказался с норовом.

Борис продолжил поиск претендента на должность мужа для дочери. Им оказался герцог Ханс, брат датского короля Кристиана IV. Умный и приятный юноша очень понравился Борису и, видимо, Ксении: Она имела возможность видеть его. Все шло к счастливому завершению затеянного дела. Ханс приехал в Москву, вел себя прекрасно, как самый лучший в мире жених для красавицы-царевны, и вдруг, молодой, сильный, физически здоровый, он тяжело заболел. Опечаленный Борис сделал все, чтобы спасти юношу. Ханс умер. Царь явился к дочери и сказал: «Твое счастье и мое утешение погибло!» – и Ксения упала без чувств.

Недоброжелатели Бориса Федоровича и здесь поспели, объявили, что он завидовал Хансу, ревновал его к россиянам, которые полюбили юношу заморского, и, зная об этом, медики, мол, не очень хорошо старались вылечить жениха. До абсурда можно довести любой факт из жизни таких сложных и сильных людей, каким был Борис Годунов. Подобным образом обычно поступают те, кому срочно нужна слава низвергателей. Но существуют факты, в том числе и несуществующие факты, логика жизни того или иного исторического персонажа: они «не подтверждают» реальности этих домыслов.

Нельзя же, в конце концов, обвинять во всех грехах Годунова, победителя, только за то, что он победил!

После этой неприятной осечки царь Борис вновь продолжил поиск заграничного жениха, обратив отцовский взор в сторону Кавказа. Не вдаваясь в подробности, скажем коротко: и там произошла осечка.

И красавица-Ксения, чудесная девушка с поэтической, тонкой душой, с талантом художника, рукодельницы, загоревала, потому что дела у отца «на работе», то есть в Русском государстве, стали ухудшаться.

Еще в конце 1600 года среди русских людей слух пошел, будто бы царевича Дмитрия припрятали до поры до времени добрые люди. Об этом узнал Борис Годунов, содрогнулся. Злым он себя не считал, даже тогда, когда замысливал лютые козни против врагов, оттесняя их подальше от царей. И теперь он себя злым не считал, но дело было серьезным, и царь Борис вступил в войну с невидимым, грозным врагом: со слухом народным.

С первых же дней этой долгой битвы Годунов изменился. Раньше он старался быть на виду у всех этаким спокойным, то теперь лицо его стало мрачным, взгляд – недоверчивым, слово – резким. Царь пытался отыскать следы того, кто называл себя царевичем Дмитрием, но сделать это не удалось. И тогда он нанес удар по предполагаемым противникам: отправил в ссылку Богдана Бельского, который был ближе всех к Дмитрию, а затем – бояр Романовых, приходившихся Федору Ивановичу двоюродными братьями. С точки зрения добросовестного сыщика он сделал верный ход: отдалил от центра страны и нейтрализовал тех, кому распространение слухов было наиболее выгодно. Самого мудрого из Романовых, пятого брата Федора, «насильно постригли под именем Филарета в монастыре Антония Сийского».

Слухи о живом царевиче Дмитрии распространялись все быстрее по стране.

Годунов, не понимая, куда ведет каждый его последующий шаг, нанес второй мощный удар по возможным распространителям зловредных слухов. В ссылку отправились близкие Романовым люди: Черкасский, Репнины, Пушкины и другие.

Слухи не угасли.

В стране появились шпионы. Сначала из близких людей Годунова, но вскоре шпионили уже