необходимым выводом, можно долго объяснять). Тем не менее во многих выражениях используется модель как в сочетании «узкая дорога», oʔ-picak-tli, где «узкая» выражено своего рода глагольным пассивным причастием «суженная» (-picak-), при этом такое причастие ставится последним, следовательно, после «дороги» (-oʔ-). Полная корреляция определения и определеяемого слова с порядком слов в этом языке вынуждает нас сделать вывод, что «узкий» оказывается главным словом, а «дорога» – атрибутом, как в английском roadside. Однако если бы мы захотели сказать «новая дорога, хорошая дорога, кирпичная дорога», то в этом случае главным словом была бы «дорога» и стояла бы после определения. Так какая же польза от этих категорий в ацтекском языке, если мы не можем четко определить, является ли такое простое понятие, как «дорога», определением или главным словом в семантических воздействиях, которые кажутся столь схожими: «узкая дорога» и «хорошая дорога»? Можно заключить, что подобные категории суть всего лишь языковые системы родства, которые, как и социальные системы родства, не подчиняются какой-либо общечеловеческой норме.

То же самое происходит со схемами «субъект – предикат», «деятель – действие», «действие – цель». Даже в английском языке описание такого предложения, как «дерево стояло здесь», в качестве модели «деятель – действие» является натяжкой, даже если структурно оно аналогично предложению «мальчик побежал». Гипотетический американский язык X мог бы использовать для этого три или более лексем вместо двух; скажем, (1) движение ног (2) над поверхностью (3) быстрое проявление мальчика. Возможно, (3) будет содержать формативы, делающие его глаголом, или действием, но опять-таки такие формативы могут быть операторами, относящимися ко всему предложению. Такое предложение действительно нельзя разбить на субъект и предикат, даже если оно состоит всего из двух формальных слов. Тем не менее в нем присутствует анализ и его части соответствуют определенным сущностям, которые были выделены из описываемой ситуации, т. е. в ситуации есть то, что можно назвать поверхностью, и то, что можно назвать движущимися ногами, а также то, что можно назвать мальчиком. Наша задача – определить, как разные языки выделяют различные сущности из одной и той же ситуации. Этот вопрос нередко становится решающим при описании языка, и не следует думать, что ответ на него уже дан описанием формальных правил объединения в предложения лексем и других морфем, которые представляют собой выделение в языке сущностей из ситуаций. Наш гипотетический язык X может выражать предложение (1) – (2) – (3) полисинтетическим соединением основ и формативов в одно формальное слово, как это часто бывает в языке шони, или несколькими словами, объединенными в предложение, столь же аналитическое, как и в английском; но в любом случае действительно важное отличие от английского языка одно и то же, а именно: в нем выделена особая группа сущностей (1), (2), (3) и проигнорировано наше собственное выделение мальчика (как деятеля) и действия «бежал». Так, там, где мы говорим о чистке (ружья) с помощью шомпола, шони не выделяет никакого шомпола или действия по чистке, а указывает на полое движущееся сухое место движением инструмента (Shawnee stems, part III, 157). Именно по этой причине язык шони кажется столь диковинным и непонятным с точки зрения английского языка, а вовсе не из-за того, что он полисинтетический. Язык может быть полисинтетическим и при этом выражать «чистить с помощью шомпола» полисинтетически, оставаясь при этом вполне прозрачным с точки зрения английского языка.

Для сравнения способов, которыми разные языки по-разному дробят одну и ту же ситуацию или опыт, желательно иметь возможность сначала проанализировать или дробить этот опыт независимо от какого-либо одного языка или языкового материала, т. е. так, чтобы он был одинаков для всех наблюдателей. Это невозможно сделать, описывая ситуацию в терминах «субъект – предикат», «деятель – действие», «определение – определеяемое слово» и т. д., поскольку всякое научное использование таких терминов предполагает, что они будут иметь различное значение, определяемое для каждого конкретного языка, в том числе и возможность того, что для некоторых языков их значение будет нулевым. Нельзя обойтись и без привычных терминов – от понятий здравого смысла до квазинаучных, например, разбить ситуацию на вещи, предметы, действия, вещества, сущности, события. Осторожное использование таких терминов может иметь смысл, возможно, оно неизбежно, но следует помнить, что в своих диапазонах значений они являются порождением современных индоевропейских языков (в том числе включенных в них профессиональных жаргонов) и отражают типичные для этих языков способы дробления опыта. От того, что они употребляются в физике или химии, они не становятся научными для лингвистики. Относясь к психологическому опыту, как, например, термины «мысли», «идеи», «понятия», они требуют не меньшей осторожности в употреблении, но на них не накладывают строгое табу за психологизм или мистичность. Мистическими в строгом смысле слова они, разумеется, не являются, а представляют собой всего лишь лексику, не лучше и не хуже, чем «гравитация» или «сыр».

Есть один момент, с которым согласятся все, кто наблюдает за тем, как бежит мальчик, по крайней мере, после опроса или экспериментальной проверки: всю ситуацию можно разделить на части, и все разделят ее одним и тем же способом. Будут названы: (1) фигура, находящаяся в движении (мальчик), и (2) некий фон или поле, на котором или в котором видится фигура (т. е. если мы понимаем наблюдение в общепринятом зрительном смысле и исключаем слепых наблюдателей).

Открытие, сделанное современной конфигурационной психологией (гештальт-психологией), дает нам канон для всех наблюдений, независимо от языков и научных традиций наблюдателей, по которому можно разложить и описать все зрительно наблюдаемые ситуации, а также многие другие. Речь идет об открытии того факта, что зрительное восприятие у всех нормальных людей после младенчества, в принципе, одинаково и подчиняется определенным законам, многие из которых достаточно хорошо известны. Здесь нет возможности более подробно остановиться на этих законах, но они ясно показывают, что основой зрительного восприятия является связь фигуры и фона; что восприятие в основном носит характер фигурных очертаний, противопоставляемых в большей или меньшей степени фонам, полям; что восприятие движения или действия носит образный характер или связано с восприятием хотя бы смутных очертаний фигур.

Говоря о том, что эти факты в основном одинаковы для всех наблюдателей, мы не отрицаем, что они имеют свою грань аберраций и индивидуальных различий, но они относительно незначительны. Поражения мозга и дефекты глаз приводят к искажениям; специальные навыки или умственные усилия могут переставлять акценты, а иногда и менять роли фигуры и фона некоторых предметов, как, например, когда человек «заставляет» рисунок куба, рассматриваемого в горизонтальной плоскости, выглядеть как шестиугольник с тремя радиусами. Дальтонизм и разная чувствительность к цветам –