Я делаю знак остальным не ждать меня и закрываю дверь в коридор. Питер сидит у камина, распахнув окно мыслям. Он не замечает моего присутствия, нас словно бы разделяет глубокая пропасть, хотя на самом деле я в паре шагов от него.

Щепетильность Дэнса заставляет его медлить. Он не любит, когда его прерывают, и предпочитает не прерывать других; дело усугубляет еще и то, что мне предстоит задать вопросы личного характера. Манеры Дэнса меня сдерживают. Два дня назад я бы с ним справился, но те, кому на самом деле принадлежат мои новые обличья, с каждым разом все сильнее. Управлять Дэнсом так же трудно, как идти против сильного ветра.

Соблюдая правила приличия, я вежливо откашливаюсь. Хардкасл оборачивается, замечает меня у двери:

– О Дэнс, старина! Вы что-то забыли?

– Я хотел поговорить с вами наедине.

– Что-то не так с брачным контрактом? – испуганно спрашивает он. – Честно говоря, меня смущает пристрастие Сатклиффа к спиртному…

– Дело не в Сатклиффе, а в Эвелине.

– Ах, в Эвелине… – Испуг сменяется усталостью. – Да-да, конечно. Да вы садитесь, вот сюда, к огню, в этой проклятой сторожке такие сквозняки, я все время мерзну.

Пока я усаживаюсь, он задирает штанину, протягивает ногу к огню. Изъяны изъянами, а ведет он себя безупречно. Немного погодя, решив, что исполнил все, чего требует этикет в подобных случаях, он осведомляется:

– Так что там с Эвелиной? Полагаю, она отказывается выходить замуж?

Не зная, как облечь свое заявление в деликатные фразы, я просто говорю:

– Нет, все гораздо серьезнее. Вашу дочь хотят убить.

– Убить? – Он недоуменно морщит лоб, чуть улыбается, будто ожидая продолжения шутки, а потом, убедившись в моей искренности, озабоченно склоняется ко мне. – Вы не шутите?

– Нет, не шучу.

– А вы знаете кто и почему?

– Нет, мне известен только способ. Ее вынуждают наложить на себя руки, в противном случае умрет кто-то из ее близких. Так было написано в письме.

– В письме? – фыркает он. – Чепуха! Наверное, какая-то глупая игра. Вы же знаете, девушки любят преувеличивать.

– Это не игра, Питер, – хмуро возражаю я, развеивая его сомнения.

– А позвольте узнать, откуда вам это известно?

– Я привык внимательно слушать окружающих.

Он вздыхает, дергает себя за нос, оценивает и услышанное, и человека, который сообщил ему информацию.

– По-вашему, кто-то хочет расстроить наш договор с Рейвенкортом? – спрашивает он.

– Гм, этого я не предполагал, – удивленно говорю я.

Он нисколько не тревожится о судьбе дочери и не думает, как ее спасти. Участь Эвелины его не волнует, он боится за свое состояние.

– Как вы думаете, кому выгодна смерть Эвелины? – осведомляюсь я, пытаясь не выказать внезапного отвращения к этому человеку.

– Разумеется, у нас есть враги, тоже из древних родов, которые будут счастливы нас опозорить. А вот на убийство не пойдет никто. Они предпочитают распускать сплетни, печатать язвительные заметки в «Таймс» и прочее, ну, вы понимаете. – Он раздраженно ударяет подлокотник. – Черт возьми, Дэнс, вы ничего не путаете? Все это как-то уж слишком.

– Я совершенно уверен. Если честно, то мои подозрения касаются обитателей Блэкхита.

– Кто-то из слуг? – Он понижает голос, косится на дверь.

– Хелена.

Услышав имя жены, он вздрагивает, как от удара:

– Хелена? Да как вы смеете… то есть… не может быть.

Он багровеет, слова неразборчивым потоком срываются с губ. Мои щеки обдает жаром. Для Дэнса эти расспросы мучительны.

– Эвелина упоминала о разладе с матерью, – быстро говорю я, укладывая слова, как камни через болотистое поле.

Хардкасл подходит к окну, стоит спиной ко мне. Правила приличия не позволяют открытой ссоры, но я вижу, как он дрожит, как нервно сжимает руки за спиной.

– Не стану отрицать, Хелена не питает особой любви к Эвелине, но без дочери мы через несколько лет разоримся. – Он медленно выговаривает слова, сдерживая гнев. – Хелена не поставит наше будущее под угрозу.

«Он не говорит, что она на это не способна».

– Но…

– Черт возьми, Дэнс, вам-то какое до этого дело? – выкрикивает он моему отражению в стекле, чтобы не кричать на меня.

Дэнс понимает, что у Питера Хардкасла лопнуло терпение. От моего ответа зависит, выслушает ли меня Хардкасл или укажет мне на дверь. Я должен тщательно подобрать выражения, то есть говорить о том, что для него дороже всего. Либо объяснить, что я пытаюсь спасти его дочь от смерти, либо…

– Прошу прощения, – извиняюсь я и примирительно объясняю: – Если кто-то пытается расстроить ваш договор с Рейвенкортом, то я, как ваш друг и как судейский поверенный, обязан выяснить имя недоброжелателя и остановить его.

Он обмякает и со вздохом оборачивается ко мне:

– Да-да, конечно. Простите, дружище, меня смутили все эти разговоры об убийстве… напомнили о давнем… Безусловно, если Эвелине угрожает опасность, я сделаю все, чтобы предотвратить угрозу, но вы ошибаетесь, полагая, что Хелена желает зла Эвелине. Да, они в натянутых отношениях, но любят друг друга. Я в этом нисколько не сомневаюсь.

Я с облегчением вздыхаю. Противостоять Дэнсу очень утомительно, но наконец-то я смогу получить хоть какие-то ответы.

– Ваша дочь в письме к некой Фелисити Мэддокс жаловалась на странное поведение Хелены, – продолжаю я, поскольку Дэнс привык сообщать все факты по порядку. – В списке приглашенных она не значится, но, по-моему, Фелисити все-таки приехала в Блэкхит, и, возможно, сейчас ее держат заложницей на случай, если Эвелина не совершит самоубийства. По словам Майкла, Фелисити – давняя подруга вашей дочери, но больше о ней ничего не известно. Вы, случайно, ее не помните? Может быть, она у вас гостила? По моим сведениям, еще сегодня утром она была на свободе.

Хардкасл изумленно глядит на меня:

– Нет, не помню. Хотя, если честно, мы с Эвелиной почти не виделись с самого ее приезда. Видите ли, обстоятельства ее возвращения домой, предстоящая свадьба… все это воздвигло между нами своего рода барьер. Странно, что Майкл не смог вам больше рассказать. Они с Эвелиной сейчас неразлучны, а раньше переписывались, и он часто навещал ее в Париже. Он наверняка знаком или слышал о Фелисити.

– Я с ним еще поговорю, но Эвелина не преувеличивала, жалуясь в письме на странное поведение Хелены.

Граммофонная пластинка заедает, взмывающие к небесам звуки скрипки снова и снова ныряют к земле, как воздушный змей в неловких детских руках.

Питер смотрит на граммофон, хмурится, надеясь, что видимое неудовольствие каким-то образом воздействует на пластинку. Так и не добившись результата, он подходит к граммофону, поднимает иглу, сдувает пыль с пластинки и подносит ее к свету: