Мы и не заметили, как добрались до подножия башни.

– Люди так счастливы, когда весной только что вспаханное и засеянное поле поливает щедрый дождь. Ты когда-нибудь обращал внимание на их лица?

– Нет. – Он улыбнулся, словно сожалея, что не может ответить утвердительно.

– Иногда весной случалась засуха, люди с водой на плечах взбирались вверх по склону горы, чтобы полить иссохшую землю. Источником запасов этой воды был весенний дождь. Когда случался весенний дождь, люди ходили под струями без зонта. Они говорили не «пошел дождь», а «дождь благосклонен к нам». Даже сейчас, если весной идет дождь, у меня появляется желание набрать дождевой воды. Именно так мы и поступали, когда я была ребенком. Собираясь готовить соевый соус, мама сначала собирала дождевую воду в большой глиняный чан, который могли поднять лишь двое взрослых. Она открывала крышку в солнечные дни и закрывала в дождливые, используя дождевую воду для приготовления соевого соуса. Отец убирал покрывало с рисового поля еще до высадки рассады, чтобы земля напиталась дождевой водой. Он говорил: «Весенняя дождевая вода слишком драгоценна, чтобы позволять ей утекать впустую». Даже засохшие, кажущиеся мертвыми, виноградные лозы пускали молодые зеленые побеги, стоило лишь весеннему дождю оросить их своей живительной влагой. Ранней весной появлялись робкие ростки ячменя, а шпинат разрастался, как сорняк.

– А что вы делали с собранной дождевой водой?

– Ее всегда было так мало, что хватало лишь собаке, лежащей под крыльцом.

– Давай когда-нибудь наберем дождевой воды, которая стекает с карниза, – с улыбкой предложил он.

– Когда-нибудь?

– Да… когда-нибудь.

– Когда-то, в один далекий день из нашего прошлого, мы с Дэном поставили под карниз тазик для дождевой воды. Дэн выливал полный тазик дождевой воды под кусты роз и под хурму. Весенний дождь оживлял то, что, казалось, уже погибло. Мы с Дэном слышали – весной растения дают сок. Мы хотели увидеть момент появления живительного сока, для этого прокалывали в древесной коре небольшие дырочки еще до наступления весны.

Кровь вдруг прилила к моему лицу, я пошла вперед и предложила:

– Давай поднимемся на башню.

Мен Сё за спиной удивленно окликнул меня слабым голосом:

– Юн! Что случилось?

«Почему это произошло именно с Дэном?» Я подавила горькие слова, их мне хотелось выкрикнуть во весь голос. Мог ли кто-нибудь ответить на вопрос, который я бесконечно себе задавала? Мы остановились у заграждения и взглянули на город. На лесной тропинке, по которой мы только что прошли, появились люди, направляющиеся к башне.

– Юн!

– Да?

– У меня есть идея.

Крепко держась за ограждение, я обернулась к нему.

– Давай останемся здесь, будем считать людей. – Он указал на другую сторону башни. – Давай досчитаем до десяти, потом до двадцати, тридцати и так далее, подбежим и обнимем этого человека.

– Обнимем?

– Да.

– Обнимем незнакомца?

– Да.

Я не могла понять и пристально смотрела на него.

– Ты опасаешься, что эти люди подумают, будто мы сошли с ума, правда? – Он словно прочитал мои мысли.

А я пыталась угадать, что происходит в его голове. Он хотел обнять компанию незнакомцев? Сначала меня удивило это неожиданное предложение, но потом я вдруг совершенно неосознанно ощутила – во мне закипает гнев. Если бы я так поступила, помогло бы это вернуть мне Дэна? Мне хотелось изо всех сил молотить Мен Сё кулаками в грудь. Вернуло бы это Дэна? Мне хотелось трясти деревья на горе Нак. Исцарапать лица всех этих улыбающихся людей. И, несмотря на весь свой горячий гнев, я дрожала от леденящего мою душу холода.

– С тобой все в порядке? – спросил Мен Сё.

Я кивнула и изо всех сил уперлась ногами в землю, чтобы унять дрожь.

После смерти мамы я вернулась домой и целый год жила вместе с отцом. Однажды у меня начался сильный жар, и мне становилось все хуже. Каждые полчаса моя кожа покрывалась красными пятнами, словно огненными цветами. Когда жар утихал, меня начинал бить ледяной озноб. Мне стало труднее справляться с накатывающим жаром, за ним следовал ужасный озноб. Я не могла открыть глаза, даже ногти казались мне неподъемными. Пот непрерывно струился по моему лбу, я то и дело проваливалась в беспамятство. Когда кожа на моих ладонях стала похожа на мясо вареных крабов, отец, невзирая на мои протесты, погрузил меня на багажник своего велосипеда и отвез в больницу. Жар и озноб по очереди сменяли друг друга, это продолжилось и в больнице. Мне не становилось лучше, теперь, когда накатывал жар, я вообще никого не узнавала. Мое тело превратилось в сплошной огненный сгусток, и я вся покрылась красной сыпью – пятнышками размером с просо. Мне кажется, это произошло на вторую ночь в больнице. Я металась в горячке, как вдруг почувствовала: кто-то коснулся моего лба. Эта ладонь была холодной и освежающей, как кусочек льда. Это может показаться неправдоподобным, но после этого прикосновения лихорадка, бушевавшая уже несколько дней, неожиданно отступила. Я пришла в себя и увидела, что отец спит в раскладном кресле. Утром я спросила, трогал ли он мой лоб посреди ночи. Он ответил, что нет. Я спросила об этом даже медсестру, возможно, та подходила ко мне. Но она тоже сказала, что не дотрагивалась до меня. Я не знала, кому могла принадлежать рука, коснувшаяся моего лба, но после этого ледяного прикосновения жар и озноб утихли. Как бы мне хотелось еще раз ощутить эту ласковую руку на своем лбу.

– Ну что, начнем?

– Ты и в самом деле этого хочешь?

– Возможно, если мы обнимем сотню незнакомцев, что-нибудь изменится.

Он неотрывно смотрел на лестницу, ведущую в башню, и считал людей: один, два, три… Со стороны леса налетел ветерок и взъерошил его волосы. Каждый раз, называя следующее число, он вскидывал свои темные брови. Когда он досчитал до девяти, на лестнице показался ребенок, его мать торопливо поднималась следом за ним, отстав на несколько ступенек. Мен Сё уже собирался сорваться с места и кинуться к мальчику. Но прежде, чем он досчитал до десяти, я раскинула руки и изо всех сил прижала его к себе.

* * *

Каждый день на рассвете в моей комнате раздается телефонный звонок. Он звонит и звонит, если же я беру трубку, связь обрывается. Я рассказал Юн об этих ежедневных звонках на рассвете, и у нее округлились глаза. «Мне тоже звонят. И тебе?» Она сказала, что, стоит ей взять трубку, связь тут же обрывается. Мы удрученно смотрели друг на друга, некоторое время молчали, а затем Юн спросила: «Может, это Миру?» Я ответил: «Если бы это была она, зачем ей вешать трубку?»

Юн пристально посмотрела на меня и решила, что я прав. Она спросила: «Случалось ли раньше, чтобы Миру исчезала так надолго?» Никогда. И хотя я знал – едва ли Миру отправилась бы к своим родителям, но я все равно пытался звонить им домой. Судя по тому, как ее мать спросила: «Это ты, Мен Сё?», она сама хотела узнать у меня новости о Миру.