Немецкая исследовательница признает заслугу Арендт как философа, положившего начало дискуссии, столь необходимой на раннем этапе изучения проблемы холокоста. Автор «Банальности зла» «достигла главной цели, к которой стремились все мыслители со времен Сократа, – создала спор, рождающий истину», однако предмет ее исследования «подстроил ей ловушку намеренно лживым рассказом о себе». «В Иерусалиме, – уверяет Стангент, – Эйхман надел маску, которую Арендт не распознала. Тем не менее она остро ощущала, что поняла изучаемый феномен не так хорошо, как надеялась понять».[466]

* * *

Опираясь преимущественно на стенограммы допросов Эйхмана, а также его показания в суде, Ханна Арендт, очевидно, приняла за чистую монету уверения бывшего гестаповца в том, что он якобы занимал подчиненное положение и не испытывал личной ненависти к евреям. На его примере автор «Банальности зла» стремилась продемонстрировать то, как эффективно тоталитарная система использует посредственного человека, не имеющего собственных убеждений. Кроме того, Арендт выказала явное высокомерие, представив свое понимание личности Эйхмана и его роли в истории как единственно верное.

При этом она была права, утверждая, что ее идеи порой до неузнаваемости искажаются враждебно настроенными оппонентами. На протяжении десятка лет после выхода нашумевшей книги она отражала их атаки, давая интервью немецкому и французскому телевидению. Ее тезисы располагали к двусмысленному толкованию, и, повторяя то, что изначально было неверно понято, она не исправила положения. Так, в одном из первых интервью[467] Арендт продолжала настаивать: Эйхман был «шутом», и, читая стенограммы его допросов, она «хохотала».

Впоследствии, однако, она выразила свою точку зрения яснее. Беседуя с немецким историком Иоахимом Фестом, автор «Банальности зла» подчеркнула, что, называя поведение Эйхмана «банальным», она вовсе не подразумевает ничего хорошего – совсем наоборот. Она стремится разоблачить фальшь, которой он окружил себя, беря пример с бывших соратников, уверявших на Нюрнбергском процессе, будто они просто исполняли приказы и не несут за свои действия никакой личной ответственности. «Это чудовищно глупо. Складывается совершенно комическая ситуация»,[468] – говорила Арендт, отнюдь не имея в виду, что все комическое весело.

Между тем она продолжала называть Эйхмана «обыкновенным функционером», чьи поступки далеко не в первую очередь определяются идеологией. То, что ее оппоненты объявляют этого человека монстром и дьяволом во плоти, представляется ей не просто заблуждением, но заблуждением весьма опасным, поскольку оно обеспечивает гражданам нацистской Германии своего рода алиби: «Если вы оказались во власти чудища невиданного, на вас лежит гораздо меньшая ответственность, чем если бы вы поддались обыкновенному человеку эйхмановского масштаба».[469] Будучи в этом убежденной, автор «Банальности зла» упорно отрицает концепцию демонической сущности Эйхмана и ему подобных.

Дав настолько глубокое обоснование собственных взглядов на личность иерусалимского подсудимого, Арендт должна была, по меньшей мере, несколько охладить пыл своих разгневанных оппонентов в этом вопросе. Однако спор о содействии нацистам со стороны евреев не утратил своей остроты. Правда, в поздних интервью Арендт все же отмечает, что лидеры еврейских советов находились в положении «жертвы» и, как бы спорно они себя ни вели, их нельзя уравнивать с подлинными палачами. Говоря так, философ косвенно признала излишнюю резкость некоторых своих первоначальных оценок.

И все-таки даже в «Банальности зла» есть момент (читатели порой упускают его из виду), доказывающий, что Арендт, вопреки мнению многих ее критиков, вовсе не выступает обвинителем жертв. Как отмечал Бах, процесс над Эйхманом был организован именно в Израиле в том числе и для того, чтобы показать молодежи, каким образом нацисты до последнего поддерживали в своих узниках иллюзорную надежду.

Упомянув расхожее мнение, согласно которому евреи «шли на смерть, как овцы», Арендт тут же пишет: «К сожалению, этот факт часто превратно истолковывают, забывая о том, что представители других народов в аналогичных условиях вели себя так же».[470] В данном отношении прокуроры иерусалимского процесса и автор «Банальности зла» придерживаются сходных взглядов.

Сегодня, по прошествии полувека после выхода книги, собранные сведения позволяют нам констатировать, что Эйхман воплощал в себе и те черты, на которые указывала Арендт, и те, о которых говорили ее противники.

Он был, с одной стороны, карьеристом, стремившимся любой ценой угодить начальству, чтобы достичь высокого положения в тоталитарном обществе, а с другой – агрессивным антисемитом, упоенно использовавшим свое право посылать людей на смерть и методично преследовавшим тех, кому удавалось выскользнуть из нацистских сетей. Он совершал злодеяния более осмысленно, нежели думала Арендт, но при этом действительно олицетворял собою «банальность зла». Банальность и зло не всегда исключают друг друга.

Эйхман совершал чудовищные поступки от лица чудовищной системы, однако, объявляя чудовищем его самого, мы освобождаем от ответственности многих других людей и рискуем позабыть о том, как легко тиранический режим делает из обычного гражданина преступника.

Благодаря публикации книги Арендт ученые стали проявлять большой интерес к проблеме простого человека и его склонности подчиняться приказам, не раздумывая. Наибольший резонанс вызвала серия экспериментов, проведенная в Йельском университете психологом Стэнли Милгрэмом уже в начале шестидесятых годов. Волонтерам, не знающим об истинной цели исследования (они думали, будто испытывают новую образовательную технологию), предлагалось воздействовать при помощи электрического тока на людей, сидящих в соседней комнате. Испытуемые могли в любой момент отказаться от участия в эксперименте, однако в большинстве случаев до конца следовали инструкциям: продолжали повышать напряжение, зная, что это причинит другому человеку боль (специально приглашенные актеры, на самом деле не получавшие ударов тока, стучали в стену и даже кричали).

Обобщив результаты эксперимента, Милгрэм заключил: «Концепция “банальности зла”, сформулированная Арендт, гораздо ближе к истине, чем можно было предположить».[471] По мнению йельского психолога, тоталитарный режим склоняет людей к слепому повиновению, пользуясь тем, что простой гражданин «теряет чувство ответственности»[472] за происходящее в стране. Человек фокусируется на выполнении узкой технической задачи, которую ставит перед ним руководство. «Личность, готовая в полной мере отвечать за свои поступки, испарилась, – пишет Милгрэм. – Вероятно, это наиболее распространенная особенность социально организованного зла в современном обществе».[473]