Следующим вечером Бах был в ванной (в иерусалимской квартире, где живет до сих пор, – неподалеку от президентской резиденции), когда жена Руфь крикнула ему: «Эйхману отказано в помиловании! По радио сказали!» Помощник прокурора был одним из немногих, кто знал, что казнь состоится через час или два. «Видите ли, я ни в чем не сомневался, но все-таки немного побледнел, – вспоминал он. – Когда на протяжении двух лет видишься с человеком каждый день…»

Приведение приговора в исполнение поручили одному из тюремных охранников – двадцатитрехлетнему йеменскому еврею Шалому Нагару. Последним желанием Эйхмана были сигареты и белое вино. От капюшона осужденный отказался. По мнению Нагара, это свидетельствовало о том, что он не боялся принять свою участь. Перед смертью Эйхман произнес: «Да здравствует Германия! Да здравствует Аргентина! Да здравствует Австрия! Я должен был подчиняться законам войны и моего флага. Я готов».[485]

Ровно в полночь Нагар, с недоумением воспринявший свое назначение на роль палача, опустил рычаг. Спустя много лет он сказал в интервью американской еврейской газете «Зман»:[486] «Все, кто присутствовал, почувствовали себя отмщенными. Это естественное человеческое чувство. Но суть была не только в желании отомстить. Мы делали то, что он сам, если бы мог, сделал бы с каждым из нас. Я бы тоже попал в его список, хоть я и йеменец».

Подготовка тела к немедленной кремации также была поручена Нагару. Не имея никакого опыта в подобных делах, он пришел в ужас, когда ему показалось, что мертвец как бы таращится на него. Также он не знал, что, если человек погибает от удушения, в легких остается воздух. «Я поднял труп, – вспоминал Нагар, – и изо рта прямо мне в лицо ударила воздушная струя. Раздался устрашающий звук. Эйхман словно прошипел: “Эй, йеменец…” Я почувствовал себя так, будто и за мной тоже прилетел Ангел Смерти».

Через два часа после кремации контейнер с пеплом доставили на патрульный катер, стоявший в порту Яффы. Капитан вывел судно из территориальных вод Израиля, и прах Эйхмана высыпали в море. Изначально предполагалось, что это тоже сделает Нагар, но его отпустили домой – так он был потрясен казнью и последующими процедурами. Узнав, какую роль ему пришлось исполнить, его жена сначала не поверила собственным ушам.

Весь следующий год Нагар, по его собственному признанию, жил в страхе. На вопрос жены, заметившей его беспокойство, он ответил: «Мне кажется, Эйхман будет меня преследовать». «Честно говоря, я и сам не знаю, чего испугался, – сказал Нагар позднее. – Просто испугался, и все. Подобный опыт делает с человеком то, что не поддается пониманию».

В послевоенные годы, когда новое демократическое руководство Западной Германии создавало то, что впоследствии назвали экономическим чудом, простые граждане этой страны в большинстве своем стремились поскорее забыть о Третьем рейхе. Но Фриц Бауэр, генеральный прокурор земли Гессен, был исключением. Он делал все возможное, чтобы заставить сограждан посмотреть в лицо недавнему прошлому. По его убеждению, немцам было недостаточно того, что они издалека наблюдали процесс над Эйхманом. Других нацистских военных преступников, до сих пор скрывавшихся, следовало судить на родине.

Еще до того как израильтяне, руководствуясь предоставленными Бауэром сведениями, похитили Эйхмана, сам Бауэр получил информацию, на основании которой впоследствии были предъявлены обвинения двадцати четырем служащим Освенцима. Это давало возможность осуществить то, к чему он стремился.

В начале января 1959 года Томас Гнилка (репортер газеты «Франкфуртер рундшау», писавший о рассмотрении реституционных исков и собиравший сведения о бывших нацистах) брал интервью у Эмиля Вулкана, узника Освенцима.[488] Возможно, во время беседы журналист заметил на буфете пачку бумаг, перевязанных красной лентой, и спросил о них. А может быть, Вулкан сам протянул ему документы, сказав: «Вероятно, вас это заинтересует».[489] Так или иначе, Гнилка с ними ознакомился.

В бумагах содержались данные о расстрелах беглых заключенных Освенцима, полученные в ходе внутреннего расследования в августе 1942 года. Сообщались имена убитых, а также имена эсэсовцев, вершивших над ними расправу. Почему нацистское руководство решило проанализировать эти списки, неизвестно, однако, безусловно, они доказывали факт совершения многочисленных убийств. Вулкан объяснил Гнилке, что в конце войны его друг вынес эти документы из горящего здания полицейского суда в Бреслау и оставил их себе в качестве «сувенира». На момент разговора с журналистом Вулкан уже был членом Еврейского совета Франкфурта, но только теперь понял, что хранящиеся у него бумаги, как выразился репортер, «значимы в юридическом отношении».[490]

Когда Гнилка пришел домой, его жена Ингеборг заметила, что он «позеленел».[491] Вскоре, заручившись согласием Вулкана, журналист передал документы Бауэру. Это было первым звеном в цепи событий, результатом которых стал самый крупный и громкий процесс над нацистскими военными преступниками в ФРГ. Доверив роль прокуроров двум своим молодым коллегам, Бауэр не участвовал в суде официально, однако фактически был его движущей силой и, как никто другой, стремился к тому, чтобы соотечественники извлекли из происходящего нужный урок.

Осмысление этого урока, как и само разбирательство, которое продолжалось с 20 декабря 1963 года по 20 августа 1965-го, оказалось непростой задачей. Во Франкфурте-на-Майне состоялось 183 судебных заседания, на которых присутствовало в общей сложности более двадцати тысяч слушателей, включая многочисленных представителей германской и зарубежной прессы.

Двадцать два человека, представшие перед судом в качестве обвиняемых, не занимали высших должностей, в отличие от «звезд» Нюрнбергского процесса, и не принадлежали к числу основных организаторов холокоста, в отличие от Эйхмана. Они оказались на скамье подсудимых как члены среднего и низшего персонала Освенцима, чья ошеломляющая жестокость по отношению к заключенным могла быть подтверждена полученными от Гнилки списками, а также свидетельскими показаниями 211 выживших узников.[492]