Свои эксперименты ученый описал в монографии «Подчинение авторитету»,[474] которая, как и книга Арендт, вызвала страстную дискуссию. Выводы, сделанные Милгрэмом, явно соотносились с той концепцией поведения человека в тоталитарном государстве, которая зародилась еще до холокоста. В 1935 году, увидев приход Гитлера к власти в Германии, Синклер Льюис опубликовал роман «У нас это невозможно», в котором фактически утверждается обратное заголовку: режим, подобный гитлеровскому, может установиться и в Соединенных Штатах. Главную угрозу для человечества представляют не чудовища, а те, кто слепо подчиняется чудовищным приказам.

Тенденция отождествлять конкретных людей с воплощенным злом, особенно при столкновении с действительно ужасающими поступками, очень сильна в обществе. Никому не хочется допускать, что он сам или его сосед согласится совершить акт насилия, если власть сочтет это необходимым. В 2014 году, когда британский премьер-министр Дэвид Кэмерон назвал монстрами[475] террористов, обезглавивших захваченных заложников, многие инстинктивно согласились с ним, как прежде соглашались с теми, кто называл монстрами высших чиновников рейха.

Когда нацистские военные преступники оказывались в руках правосудия, психиатры и следователи редко бывали единодушны в оценке их личностных качеств. Зачастую видные национал-социалисты демонстрировали следующие черты: пылкая преданность тому, что они считали своей работой, полное отсутствие сострадания по отношению к жертвам при обостренной жалости к себе, тенденция перекладывать ответственность за собственные действия на вышестоящих. Многие обладали поразительной способностью к самообману.

Так, Геринг, один из самых интеллектуально и социально развитых подсудимых Нюрнбергского процесса, заявил американскому психиатру Дугласу Келли, что ему было «предначертано войти в историю Германии как великому человеку».[476] Подследственный утверждал, что, даже если ему не удастся убедить судей в своей невиновности, немецкий народ непременно увидит в нем героя. «Через пятьдесят-шестьдесят лет повсюду в Германии будут стоять статуи Германа Геринга, – сказал он. – Может, и маленькие, но в каждом немецком доме».

Другой американский психиатр, Густав Гилберт, заключил, что у личностей, подобных Хёссу, коменданту Освенцима, наблюдаются «явные признаки психоза».[477] Однако Келли, стремясь выявить у нацистских преступников какие-либо симптомы психического нездоровья, неизменно получал отрицательный результат: они не обнаруживали никаких фундаментальных отличий от обычных людей, а значит, не несли в себе никакого особого «гена зла».

«Преступления нацистов нельзя оправдывать сумасшествием, – писал Келли. – Они были, как и все человеческие существа, порождением своей среды, а также ее творцами (однако уже в большей степени, нежели простой человек)».[478] Для того, кто стремился при помощи тестов Роршаха[479] поставить военным преступникам четкий научно обоснованный диагноз, такое расплывчатое заключение было равносильно признанию поражения. Однако, сделав следующий логический шаг, Келли пришел к более однозначному и притом пугающему выводу: если нацисты не были сумасшедшими, то утверждать, будто «у нас это невозможно», действительно нельзя.[480] «Это» может случиться в любой точке земного шара.

Ни суд над Эйхманом, ни книга «Банальность зла» и первые отзывы на нее, разумеется, не положили конец дискуссии о преступлениях, совершаемых в государственных масштабах. Из телеинтервью, которые Арендт давала на протяжении последующих десяти лет, явствует, что она отчасти изменила свое мнение об иерусалимском процессе. Продолжая остро критиковать многие его аспекты, она увидела в нем «катализатор»[481] аналогичных судебных процессов, которые были проведены в Германии и помогли этой стране восстановить собственную репутацию на международной арене путем нравственного самоанализа.

Свои первоначальные взгляды пересмотрела не только Арендт. Если в первые дни после поимки Эйхмана многие сомневались в способности Израиля организовать честное судебное разбирательство, то с началом слушаний эти сомнения рассеялись. Согласно опросу, проведенному Институтом Гэллапа, спустя шесть недель после первого заседания 62 % респондентов в Соединенных Штатах и 70 % в Великобритании выразили уверенность в том, что дело нацистского военного преступника рассматривается справедливо.[482]

15 декабря 1961 года Эйхмана приговорили к казни через повешение. Это был первый и единственный смертный приговор, вынесенный израильским судом.[483] 29 мая 1962 года Верховный суд отклонил поданную апелляцию.[484] Через два дня, 31 мая, в семь вечера осужденному сообщили о том, что Бен-Гурион отказался удовлетворить прошение о помиловании. Всему миру об этом объявили в одиннадцать часов без упоминания о том, когда состоится казнь.

Помощник прокурора рекомендовал привести приговор в исполнение не позднее чем через два часа после оглашения окончательного решения, чтобы сторонники осужденного не могли предпринять попытку помешать казни. «Я боялся, что, если ожидание затянется, они захватят в заложники еврейского ребенка где-нибудь на Гавайях, в Португалии или в Испании», – сказал Бах. Он и сам до последнего не знал, когда именно Эйхман будет повешен. Их встреча в тюрьме, оказавшаяся последней, состоялась 30 мая.