– Да, государь.

– Прими от меня деньги для устройства в монастыре особой кельи для меня. Я желаю постричься здесь, в Кирилло-Белозерском монастыре. Как подготовишь келью, я буду о ней лично заботиться. Ведь она станет моим истинным домом, последним жилищем.

– Это большая честь для нас, государь, – проговорил Кирилл. – Но не рано ли ты завел речь о пострижении?

Царь печально улыбнулся.

– Кто знает, отче, кроме Господа, что рано, а что уже поздно?

Игумен принял деньги.

На следующий день царь помолился вместе с братией и отбыл в Москву. Погода на этот раз выдалась студеная, но безветренная.

В пяти верстах от монастыря Иван Васильевич сменил повозку на коня и подозвал к себе Скуратова. Они отъехали в сторону от обоза.

Там государь обратился к своему осведомителю и мастеру раскрытия темных дел:

– Я передал игумену монастыря деньги, чтобы он подготовил для меня особую келью.

Скуратов изумленно открыл рот, посмотрел на царя.

– Келью? Ты что, государь, решил отречься от престола?

– Когда-то это все одно придется сделать. Почему загодя не подготовиться к монашеской жизни?

– Ты шутишь, государь?

– Нет, Малюта, я говорю серьезно.

– Ничего не понимаю!

– Слушай, может, и поймешь.

Скуратов не без обиды сказал:

– Я не глупее других.

– Так вот…

Иван Васильевич передал Скуратову содержание своего разговора с игуменом Кириллом и старцем Зосимой. Он рассказал и о пророчестве блаженного Григория, неведомо откуда появившегося и неизвестно куда ушедшего.

Услышав об этом, Малюта воскликнул:

– Да мало ли что придет в голову блаженному!

– Не говори так. Откуда Григорий знал, что я приеду в Кирилло-Белозерский монастырь? Молчишь? То-то. А пророчество Максима Грека, предрекшего смерть моего сына Дмитрия?

– Грек просто мог знать о готовящемся покушении.

– И взял бы на душу смертный грех, не предупредив меня об этом? Нет, Малюта, сколь бы ни был злобен Максим Грек, на такое он не пошел бы.

– Ладно, согласен, но для чего ты дал указание игумену Кириллу подготовить особую келью? Если об этом узнают бояре, враждебные тебе, то такая новость придаст им сил.

– Из монастыря наш разговор не выйдет. А вот ты должен сделать так, чтобы боярство узнало о моем намерении отречься от престола и уйти в монастырь.

– Но для чего? – еще больше удивился Скуратов.

– Мои слова, сказанные в Кирилло-Белозерском монастыре, дадут боярству повод думать, что я стал слабее, во мне родилось сомнение в правильности принимаемых решений, раскаяние в том, что излишне жестоко покарал кого-то из заговорщиков. В общем, я в смятении, значит, уже не способен решительно пресекать попытки восстановить прежние порядки. Что дает боярам мое отречение? После царевича Ивана наибольшими правами на престол обладает Владимир Старицкий. Они не захотят видеть на троне моего тринадцатилетнего сына, при котором я, даже в монашеской рясе, в любой момент смогу вновь взять власть. Но устранить нас будет нетрудно. Тем более что по моему же указу опекуном царевича станет князь Старицкий, слабовольный и недалекий. Бояре не преминут воспользоваться благоприятной ситуацией. Новое, мощное выступление против царя, потерявшего прежнюю крепость, вполне может и должно привести к тому, что я отрекусь от трона. Мы должны заставить заговорщиков открыто проявить себя и вот тогда ударить по ним так, чтобы полностью извести крамолу. Это будет уже не опала или ссылка, а самая настоящая смертная казнь за государственную измену.

Скуратов почесал бороду, покрытую инеем.

– Понял. Ты хочешь заставить заговорщиков выступить раньше времени. А вдруг не получится? Бояре тоже кое-чему научились, раз за разом терпя поражения. Мои люди не доносят ничего, что говорило бы о готовящемся заговоре. Да, кружат вокруг князя Старицкого вельможи, как оно и до этого было. Но о том, чтобы они строили какие-то планы, мои осведомители не сообщают. Русь готовится к новому походу на Ливонию. Князь Владимир не особо желает занять трон. Он вообще, по-моему, с радостью отрекся бы от своего окружения. Смуту среди бояр может посеять Сигизмунд не без помощи Курбского. По докладам моих людей, король не только собирает большое войско, но и не прекращает рассылать послания нашим боярам с предложением перейти на его сторону. На всякий случай Алексей Данилович Басманов отправил в Полоцк, Юрьев, другие наши крепости распоряжение вылавливать вражеских лазутчиков, без промедления чинить следствие, а тех, кто замешан в самых важных делах, отправлять в Москву.

– Это Басманов правильно сделал. Но надо еще перекрыть и обратные пути, из Руси в Литву или Польшу.

– Сделаем.

– Сделай. И то, о чем я говорил, тоже! Посмотрим, как поведут себя бояре.

– Слушаюсь, государь!

– И помни, Малюта, поручения изловить разбойника Кудеяра с тебя никто не снимал.

– У нас для этого слишком мало сил. Все готовятся к походу.

– Я прикажу привлечь к истреблению разбойников дружину Алексея Ургина.

– Это хорошо. Людей у него немного, но они обучены, прекрасно вооружены, имеют опыт ведения боя в лесах.

– Кто собирал ее?! Сам князь Дмитрий Михайлович!

– Мне кажется, государь, что он относится ко мне недружелюбно.

– Перекрестись!

Скуратов так и сделал.

– Теперь не кажется?

– Кажется.

– Тогда крестись до Москвы. Я в повозку, что-то зябко! Да и слабость какая-то.

– Уж не захворал ли часом? Говорил же, не надо в стужу этакую ездить.

– Ты еще царю указывать будешь, что делать?

– Прости, государь.

К началу марта царский обоз прибыл в столицу. Ивана Васильевича встречала супруга, Мария Темрюковна. Но царь отнесся к ней холодно, впрочем, как и всегда.

Прошла зима, студеная и снежная. Спали разливы рек, отгремели первые весенние грозы, деревья оделись в молодую листву. Природа жила по своим законам, подвластным только Господу Богу.

Россия готовилась к новому походу на Ливонию. В Александровской слободе прошли переговоры с главой шведского посольства канцлером Нильсом Гюлленшерном. Был подтвержден союз двух государств, направленный против Литвы. Обстановка складывалась благоприятная. Русский царь имел все основания рассчитывать на успешный исход военного похода, план которого по обыкновению готовил лично и весьма тщательно.

В начале мая Иван Васильевич пригласил к себе давних друзей и единомышленников митрополита Филиппа и князя Ургина. Они прибыли во дворец одновременно, вместе зашли к государю, сели на скамьи, убранные богатыми коврами.