– Ну и кто же кому не годится в подметки?

Впервые за долгое время я вспыхнул от злости, потому что понял: что бы я ни сделал, Джинджер всегда будет мало. Она никогда не остановится.

Никогда.

А значит, и страданиям Одри не будет конца.

Я натянул джинсы и, подняв голову, обнаружил, что Одри исчезла. Не особенно церемонясь, я взял Джинджер за плечо, чтобы вывести из своего дома, и тут в дверях возник первый из двух ее телохранителей.

Здоровенный, как шкаф, громила шагнул ко мне и поднял руку, намереваясь схватить за шею. Вступать в поединок у меня не было ни малейшего желания, поэтому я ушел в сторону и пнул его в колено, пяткой по коленной чашечке. Что-то хрустнуло, и он кулем повалился на пол.

Громила номер два оказался более жилистым и проворным. Влетев в комнату, он сбил меня с ног и два или три раза заехал мне по лицу, прежде чем я левым хуком разбил ему нос. Его физиономия взорвалась, как воздушный шар, глаза закатились, и он рухнул на пол, раскинув руки и замерев, как таракан.

Наблюдавшая за всем этим с немалым любопытством Джинджер накинула тренчкот, вышла и остановилась всего в нескольких шагах от Одри, которая стояла, оцепенев, на крыльце среди осколков того, что когда-то было ее душой. Джинджер не спеша завязала пояс и указательным пальцем стерла размазавшееся пятнышко губной помады, слегка повернулась, бросила: «Привет, Одри», – и направилась к своему «Мерседесу», припаркованному под деревьями чуть поодаль. Заведя мотор, женщина свистнула своих псов, убрала мягкий верх крыши и медленно покатила по дорожке.

Я замер под тенью подозрения. Одри стояла у крыльца, опираясь рукой о перила. Едва я успел произнести «Одри, мне…», как ее вырвало. Раз и еще раз. Я шагнул к ней, но она вытянула руку и упала на колени, сотрясаясь от сухих позывов. Это продолжалось несколько минут. Моя жена пыталась отдышаться, и вены вздувались у нее на шее. Я сел на крыльцо и опустил голову на руки, слушая, как с этими рвотными позывами Одри и меня выталкивает из своей жизни. Наконец она поднялась, сунула руку за воротник, сорвала с шеи цепочку, бросила голубку на крыльцо и, обхватив себя руками, пошла прочь.

– Пожалуйста… – прошептал я, но Одри не обернулась.

Часом позже я стоял под окном жены и смотрел, как она откручивает крышку пузырька со снотворным. Одри не приняла душ, не переоделась в пижаму. Просто села на кровать и долго смотрела, не мигая, на таблетки. На прикроватной тумбочке стояла их с Ди фотография после игры: он вспотевший, улыбающийся, она в его футболке, с раскраской на лице прижимается к нему щекой. Одри долго не сводила с нее взгляда, потом вытряхнула на ладонь одну, вторую и, наконец, третью таблетку. Бросила их в рот, запила водой из стакана, а после просто сидела, уставившись на пузырек. В конце концов она легла на спину и подтянула колени к груди. Никакого пульта. Никакого телевизора. Я не уходил, пока плечи ее не расслабились под одеялом, а голова не запрокинулась. Только тогда мой мозг зафиксировал боль в руке. Поглядев на нее, я обнаружил, что кость сломана, а кисть здорово распухла.

На протяжении всей ночи я прикладывал к руке лед, чтобы снять опухоль и немного унять боль. Поначалу рука как будто онемела, но потом стало полегче. Глядя на руку, я почувствовал едкий привкус вернувшейся злости.

В голове прозвучал голос Гейджа: «Скажи мне, что ты любишь?» Я сунул руку по локоть в лед, отсекая воспоминание: не хотел слышать, что он скажет.

Денег на подарок для Ди у меня было немного, а подарить хотелось что-то стоящее, что-нибудь ценное. Он это заработал. Я подъехал к амбару, снял то, что хотел, со стены, завернул в полотенце, сунул в старую спортивную сумку на молнии и поехал на мотоцикле в город. Остановился неподалеку от магазина и сидел, не снимая шлема, пока Ди не вышел из дверей, на ходу развязывая фартук. Помахал мне, показал на фургон и произнес одними губами: «Следуй за мной».

Наверно, мне бы следовало дважды подумать, прежде чем соглашаться на встречу в общественном месте, но я поймал себя на том, что меня все меньше и меньше заботят ограничения, наложенные при досрочном освобождении. Верный знак, что пора воспользоваться советом Вуда, собрать вещички и уехать в какой-нибудь другой штат – подальше отсюда, но, если честно, это меня тоже не особенно волновало.

Волновало только одно: лагерь Ди начинался через неделю, а это означало, что срок моих обязательств перед парнем истекал. С одной стороны, хотелось остаться и посмотреть, как он будет играть, с другой, мое присутствие причиняло Одри много боли.

У меня осталась неделя.

Ди подъехал к зданию суда и припарковался на одной из боковых улочек. Я посмотрел на снующих всюду людей. Да ты меня, должно быть, разыгрываешь.

Он вышел из фургона, подбежал трусцой ко мне и указал на противоположный конец здания с вывеской «Мальчики Мамаши По». Это была маленькая забегаловка, где люди покупали сэндвичи и либо ели их стоя или на скамейках в парке, либо уносились обратно на работу. Запах стоял умопомрачительный.

– Тебе нравятся сэндвичи «Мамаши По»?

Я вручил ему двадцатку.

– Еще бы.

Ди указал на скамейки, стоящие под сенью дубов вдоль боковой стены здания суда. Хорошее местечко.

– Встретимся там.

Я опустил ногой стойку, забрал сумку и пошел к скамейке. Через несколько минут ко мне присоединился Ди. Сэндвичи были изумительные. Я прикончил свой за пять приемов, он тоже. Парень заказал еще два, и мы ели их, и майонез стекал по нашим подбородкам.

Та еще картинка.

Он взглянул на мою распухшую руку.

– Хочешь поговорить об этом?

– От тебя ничего не укроется, да?

– Ты же сам говорил, что квотербеки должны видеть то, что не замечают другие. Это и делает нас мастерами своего дела.

– Говорил. – Я посмотрел на руку. – Если тебя выпустили из камеры, это еще не означает, что ты свободен.

Ди кивнул и больше вопросов не задавал. Мы посидели молча несколько минут.

– День рождения сегодня, а? – спросил я.

Он улыбнулся.

– Семнадцать.

Я вручил ему сумку.

– У меня нет почти ничего стоящего, и я подумал, что, может, ты не откажешься принять вот это. Эта вещь… особенная для меня.

– Можно развернуть?

– Да.

Ди улыбнулся.

– Сам упаковывал?

Он расстегнул сумку, вытащил подарок, развернул полотенце и посмотрел на меня недоверчиво, ошеломленно.

– Я не могу это принять.

– Ты его заслуживаешь. А после того, сколько я заставил тебя попотеть этим летом, ты это еще и заработал. Я хочу, чтобы ты знал, насколько ты хорош. И я не сказал бы этого, если бы действительно так не считал.