А тот не оставлял вриогидру своим вниманием.

Вчера, например, он сбросил на неё с высоты каких-то пьяных селян — быков и кабанов. Те приземлились прямо перед ней. И тут же набросились, потрясая копытами и дубьём. Морра испугалась и разозлилась, так что с селянами было покончено за пару минут. Потом откуда-то взялось стадо бегущих овец, над которыми полыхало голубое зарево. Видимо, Мультимедиен их сильно напугал. Вриогидра не растерялась. Она очень пристально посмотрела на барана во главе стада, а потом просто отошла в сторону. Овцы, лишившись руководства, растерялись — то есть разбежались в разные стороны, жалобно блея и матерясь. Через пару часов вредный татарин подогнал диких львов. С ними и делать-то ничего не пришлось: они сразу передрались между собой.

Все эти домашние заготовки Аллу Бедросовну не впечатлили. Она понимала: Алхаз Булатович занимается подобной ерундой только потому, что не может взяться за неё всерьёз. По идее, он должен был бы перебросить сюда не львов, не овец, а убойную команду. Например, отряд нахнахов, усиленный мутантами с Зоны. С ними она бы не справилась. Однако предоставить Мультимедиеву профессиональных убойщиков мог только Барсуков. Морра поставила на то, что полковник убивать её не хочет. А значит — Алхазу Булатовичу откажет. Под тем или иным предлогом. Во всяком случае, она очень на это надеялась.

Прошлую ночь она провела в педобирской молельне. Дверь была открыта для всех существ, нуждающихся в приюте. В кладовке нашлось немного сена, кагор и сушёная рыба. Морра принесла всё это в молельную комнату, в которой не было окон. Там она заперлась. Сняла броню. Поела рыбки, попила кагора. Сено застелила покрывалами и устроила себе постель. Так и заснула — под святым покровом Дочки-Матери.

Ну а сегодня ей приглянулся этот уютный домик, стоящий на отшибе. В котором Алла Бедросовна решила провести вечер и следующую ночь.

Морра понюхала варево. Спервоначала она подумывала, не приготовить ли из водосвинки сальтисон. Но у неё не было ни времени, ни желания возиться с желудком. Да и вообще возиться. Поэтому она решила ограничиться бульоном из головизны и в нём же сварить язык.

Она достала из шкафчика баночку со смесью перцев и высыпала в котёл. Попробовала варево, добавила соли. Решила, что этого достаточно и можно заняться разделкой.

Вообще-то Морре давно не приходилось кухарничать. Но работать с тушами и готовить она умела. После бегства из дворца Мимикродона ей пришлось этому всему научиться — как и многим другим вещам.

Вриогидра поправила хозяйский фартук (он был ей мал). Взяла со стола длинный нож. Тронула пальцем лезвие. Решила, что точить не нужно. Сделала надрез вокруг пояса и начала осторожно подрезать шкурку. Потянула кожу наверх. Сверкнула жировая прослойка — молодая, блестящая. Покойница имела склонность к полноте.

Морра срезала немного подкожного сала, в готовку. Коротким ножом отделила самые вкусные кусочки. Потом рассекла водосвинке живот — очень осторожно, чтобы не повредить мочевой пузырь или кишечник. Осторожно вскрыла плевральную полость. Аккуратно удалила рёбрышки — их она решила запечь в духовке. Выпрямившись, полюбовалась на дело рук своих.

Водосвинка была раскрыта, распахнута, как книга. Синело толстое сердце, покрытое венами. Розовые лёгкие были похожи на внутренние крылья. Под ними многообещающе поблёскивала аппетитная печень. Даже липкие мотки кишок не портили общей картины.

Морра понимала, что внутренности скоро начнут подгнивать, пойдёт запах. Придётся надевать броню и тащить труп в сад. Но сейчас думать об этом было рано.

Она полезла в посудный шкаф. Загремели тарелки, загрохотали сковородки.

Бородавочник в коридоре испустил громкий протяжный стон и умолк.

ГЛАГОЛЬНЫХ ФОРМ ЛЕТУЧАЯ ГРЯДА

— Мальвина! — думаю я почти с отчаянием.

— Мальвина? — думаю я почти с интересом.

— Мальвина, — думаю я почти с презрением. К себе, к себе, а ты что подумала, Мальвина? Ах да, ты ведь совсем не думаешь обо мне. Ты жёсткая сука, Мальвина, ты обо мне не думаешь, Мальвина. Ты срать хотела на меня, Мальвина, и ты это делаешь, Мальвина. Ах, почему я, такой нежный, должен всё это видеть? Це всё навщо, как говорят упыри?

А кстати — где мы? Какие-то деревья, завал. Тёмный лес и берег пруда, ели сваленной бревно. И багровый как шанкр закат, в который хорошо уходить под сладкий лепет мандолины. А вот ручей. Через него перекинут мостик. Переходим очень аккуратно по мостику. Под скрип воды, трущейся о дно, спотыкающейся на камушках.

Осёл кричит. Осёл получает хворостиной по жопе. Не сильно, а так, чтобы понял.

Осёл ноет. Осёл получает хворостиной по жопе. Уже сильнее, чтобы почувствовал.

Осёл молчит. Осёл не получает хворостиной по жопе.

Осёл журчит. Осёл получает ногою в сраку и опять кричит. Вот сейчас ему действительно больно, ослу-то. А нехуй ссать в ручей, нарушать экологию и гигиену. Там плавают мальки, икринки, зачатки новой жизни, а я обожаю этих миленьких калёсеньких малюсек, которых обоссал этот уёбок. Я заебашил ему правильно, сильно и точно. Если уж ебашить, то правильно, сильно и точно, вкладывая душу. То-раборский инструктор по рукопашке говорил — ничего нельзя делать вполклюва. Рукопашка была моим любимым предметом, после выжи-валочки.

Буратина подпрыгивает на спине осла. Но не падает. Держится. Он грядёт на молодом осле, этот Буратина. Даже эти потные дрова, и те грядут к тебе и во имя твоё. О, имя твоё! Ключевой, ледяной, голубой глоток! Это Марина Цветаева… терпеть не могу её, но здесь она в масть, в пасть, в мысть. Мысть, мысть, учкарное сопление.

Ебануться можно от всего этого. Но я не ебанусь. Потому что если я ебанусь, то от меня не останется… а что, кстати, останется? Тело? Животное? Безумный зверь? Ну, допустим, зверь. Не губи во мне зверя, Мальвина, он ласковый и нежный, Мальвина. Тебе похуй, но поверь на слово — это красиво. И слегошмя ебокото. И ещё. только этого мало — но скажи, как ещё ты могла? как ещё ты меня называла? как ещё ты меня берегла?

Обычно ты называла меня говнюшком и пиздолизом, Мальвина. Ты била меня ногой по щеке, Мальвина. Это было больно, это было мерзко. И это было прекрасно, Мальвина, потому что это нравилось тебе, а то, что нравится тебе — прекрасно. Я плакал, и тебе это тоже нравилось, Мальвина. И ты берегла меня, да, как последнюю салфетку, которой можно подтереться. О, подотрись душою моей — и она удостоится чести коснуться твоего цветка. Цветка пизды, бутона сра-ки… м-м-м… кокетливые задираки тебе ласкают так и сяк, ряды ко-кетных задирак… Нет, лучше — кокетлых. Не пойму, в чём разница, но звучит лучше. Хотя разница всё-таки есть. Кокетный — сделанный из кокета, как пол паркетный. А вот кокетлый — обладающий свойством кокетности, как волглый, мёрзлый, блёклый. Бляклый! Или, может, блякий? Бляки-якие же мысли мои, коромькли да кумькли мои! О чём я вообще, а? И не лучше ль задаться вопросом: чтобы жить, сохраняя рассудок,

хорошо ли тебе хорошо? Кабачки во фритюре — реальность или сказка для глупых детей?