Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кончик бича щелкает у самого Омирова уха.
Седобородый погонщик, который пришел с ними из Эдирне, кричит:
– Не трожь мальца! Он добр к животным. Сам Пророк, да благословит его Всевышний и да приветствует, как-то отрезал кусок одежды, чтобы не разбудить уснувшую на нем кошку.
Надсмотрщик моргает.
– Если мы вовремя не доставим груз, – отвечает он, – нас всех высекут плетьми, меня в том числе. И я прослежу, чтобы тебе, с твоей рожей, досталось больше других. Сдвинь своих волов с места, не то мы все пойдем на корм воронам.
Погонщики возвращаются к своим волам. Омир идет по глубоким разбитым колеям, наклоняется к Древу, шепчет в ухо его имя, и вол встает. Омир трогает холку Луносвета палкой, волы налегают на ярмо и начинают тянуть.
Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Μ
…воды внутри чудища успокоились, и я ощутил голод. Пока я глядел вверх, лакомый кусочек, маленький блестящий анчоус, опустился на поверхность и заплясал на редкость завлекательно. Взмахнув хвостом, я подплыл к нему, открыл рот как можно шире и…
– Ой-ой! – завопил я. – Моя губа!
У рыбаков были глаза как фонари, руки как ласты и пенисы как деревья, и жили они на острове внутри кита, а посреди острова высилась гора костей.
– Снимите меня с крючка! – взмолился я. – Таким великанам, как вы, я буду на один зуб! Да к тому же я и не рыба вовсе!
Рыбаки переглянулись и один спросил другого:
– Это ты говоришь или рыба?
Они отнесли меня в пещеру высоко на горе, где четыреста лет жил косматый потерпевший кораблекрушение волшебник, научившийся рыбьему языку.
– Великий волшебник! – прохрипел я. С каждой минутой говорить было все труднее. – Пожалуйста, преврати меня в птицу, в храброго орла или мудрую сову, чтобы мне долететь до города в облаках, где никто не ведает боли и где вечно дует западный ветер.
Волшебник рассмеялся:
– Даже если ты отрастишь крылья, глупая рыба, ты не сможешь долететь до места, которого нет.
– Ошибаешься, оно есть, – ответил я. – Пусть ты в него не веришь, зато верю я. Иначе зачем все это было?
– Ладно, – сказал он. – Покажи рыбакам, где живут большие рыбины, и я дам тебе крылья.
Я согласно захлопал жабрами, а он пробормотал волшебные слова и подбросил меня в воздух, высоко над горой, к самому краю левиафановых десен, туда, где рассекали луну окровавленные колонны его бивней…
Констанция
Она просыпается на полу в том же биопластовом костюме, который сшил папа. Машина мигает в своем прозрачном цилиндре.
Добрый день, Констанция.
Вокруг валяются вещи, которые папа занес в камеру обеззараживания: «шагомер», надувная койка, унитаз-рециркулятор, влажные салфетки, мешки с «Нутрионом», пищевой принтер, все еще в упаковочной пленке. Кислородный колпак рядом, его налобный фонарь разрядился.
Капля за каплей в сознание вливается страх. Две фигуры в костюмах биозащиты, в медно-зеркальных лицевых щитках отражается выгнутая версия двери в каюту № 17. Палатки в столовой. Осунувшееся папино лицо, красные круги под глазами. То, как он вздрагивал всякий раз, как по нему проходил луч фонарика.
Пустая мамина койка.
Она садится на маленький унитаз-рециркулятор, чувствуя себя неловко без занавески – как будто кто-то может ее увидеть. Нижняя половина комбинезона мокрая от пота.
– Сивилла, сколько я спала?
Констанция, ты проспала восемнадцать часов.
Восемнадцать часов? Она пересчитывает мешки с «Нутрионом». Тринадцать.
– Жизненные показатели?
У тебя идеальная температура. Пульс и частота дыхания – лучше не бывает.
Констанция обходит гермоотсек, идет к выходу.
– Сивилла, пожалуйста, выпусти меня.
Не могу.
– Что значит – не можешь?
Не могу открыть гермоотсек.
– Разумеется, можешь.
Мое главное правило – заботиться о благосостоянии экипажа, и я твердо знаю, что здесь ты в безопасности.
– Попроси папу, чтобы он за мной пришел.
Хорошо, Констанция.
– Скажи ему, что я хочу видеть его прямо сейчас.
Койка, кислородный колпак, мешки с питательным порошком. Страх разбегается по телу.
– Сивилла, сколько рационов можно распечатать из тринадцати мешков «Нутриона»?
Учитывая среднюю калорийность, воспроизводитель может создать шесть тысяч пятьсот двадцать шесть полноценных рационов. Ты проголодалась после долгого сна? Хочешь, я помогу тебе приготовить питательную еду?
Папа изучает технические чертежи в библиотеке. Табуретка скрежещет под давлением закрывающейся двери. «Один из нас плохо себя чувствует». Джесси Ко говорила, единственный способ выйти из каюты – сказать Сивилле, что тебе нездоровится. И если Сивилла что-нибудь у тебя найдет, она вызовет доктора Чха и инженера Голдберга, и они отведут тебя в изолятор.
Папа был нездоров. Когда он об этом сказал, Сивилла открыла дверь каюты № 17, чтобы его отвели туда, где изолируют заболевших членов экипажа. Но прежде он отправил Констанцию в Сивиллин гермоотсек. С припасами, которых ей хватит на шесть с половиной тысяч рационов.
Трясущимися руками она включает визер. «Шагомер» на полу оживает и начинает вращаться.
В библиотеку? – спрашивает Сивилла. Конечно, Констанция. Поесть сможешь по…
Никого за столами, никого на лестницах. Ни одной книги в воздухе. Ни единого человека в пределах видимости. Небо над отверстием в своде сияет ласковой голубизной. Констанция кричит: «Эй, есть кто?» Из-под стола выбегает собачка миссис Флауэрс – хвост крючком, глазки сверкают.
Учителя не ведут уроки. Подростки не спешат по лестницам в игровой отдел.
– Сивилла, где все?
Все в другом месте, Констанция.
Бессчетные книги ждут на своих местах. Безупречные прямоугольнички бумаги и карандаши лежат в коробках. Дни назад за одним из этих столов мама читала вслух: «Наиболее устойчивые вирусы могут месяцами сохраняться на поверхностях: столешницах, дверных ручках, сантехническом оборудовании».
Страх холодным грузом проваливается в живот. Констанция берет листок, пишет: «За сколько лет человек съедает 6526 рационов?»
Сверху спархивает ответ: 5,9598.
Шесть лет?
