Мои мысли, выстраиваясь в ровный ряд, плыли мимо меня ярким калейдоскопом самых разных картин. Я видела нашу старую комнату, где впервые мы оказались с ним наедине, примитивную пятирожковую люстру, перевернутую, в виде большого хищного паука, которую я рассеянно рассматривала, лежа на нашей удобной кровати. Я видела шторы, которыми мы заслонялись от бьющего в окно солнечного света, и даже еле заметное пятно от утюга на правом полотнище, оставленное, должно быть, хозяйкой. Мои видения смешивались в непонятный, лишенный смысла узор.

Я вспоминала бледное, решительное лицо подруги, ее руки, мертвой хваткой вцепившиеся в автомобильный руль. Слышала странный, каркающий голос, принадлежащий не то мужчине, не то женщине:

– Был Ояр и весь вышел…

Не сразу мелькнули передо мной седые космы, не сразу я вспомнила странное создание на пороге той нашей квартиры. Но эта фраза, сказанная невзначай, словно мимоходом, грубо врезалась в мою память, словно страшное предостережение, смысл которого я, видимо, должна буду понять позже, еще не сейчас. Я чувствовала запах костра и еловых шишек, ощущала приятную прохладу простыни в деревенском домике. Должно быть, я все же погрузилась в какой-то странный, прерывистый сон. Рассеянный дневной свет перешел в сумерки, и, открыв глаза, я поняла, что мы уже далеко от круглого озера и нашего маленького дома на обрыве. Мелькали огни встречные машин. Тускло светились закрытые занавесочками окна в деревенских домах.

– Скоро мы приедем? – спрашивала я.

– Еще целый час, – говорил Ояр, и я опять проваливалась в сон.

Я видела лицо ботаника, чей взгляд терялся за толстыми стеклами очков, и, должно быть, уже мысленно репетировала повинную речь, которую мне следовало произнести. Наши милые герани на окне кивали мне красными головами, а я отводила взгляд в сторону, а потом – себе под ноги.

– Прости, но мы не можем быть вместе, – говорила я, старательно выговаривая ужасные слова.

– Да, но не на пустой желудок, – отвечал он, улыбаясь мне своей робкой, нерешительной улыбкой, против которой все аргументы были бессильны. – Попробуй, что я тебе приготовил!

Потом появлялась Ольга, порывистая, решительная, такая же, как всегда, и, хищно прищурив глаза, говорила:

– Хорошо ты устроилась, подружка! Только в экспедицию Ояр пойдет со мной!

«Со мной! Мой! Мой!» – вторило эхо в горах, и откуда-то сверху слышался неясный гул, становясь все громче и громче, и, наконец, меня накрывало мощной звуковой волной и снегом, несущимся с вершины, – так стремительно, что у меня захватывало дух.

– Мой! – закричала я что было сил и открыла глаза. – Ты – мой!

Я почувствовала руку Ояра у себя на щеке.

– Конечно, твой, – улыбнулся он. – Чей же еще?

– Мне приснился сон, – сказала я. – Странный сон.

– Какой?

– Не помню, – ответила я. – Ты всегда будешь со мной? Да?

– Только если ты этого захочешь. Ключи от нашей квартиры лежат в твоей сумочке…»

– Итак, вы способны обеспечить явку в суд вашего свидетеля, Ояра Манкявичуса? – повторил вопрос председательствующий, обращаясь к прокурору. – Защитник хотел бы задать ему ряд вопросов.

Тот театрально развел руками и с недоумением воззрился на Дубровскую.

– Вы хотите, чтобы я представил сюда этого свидетеля? Боже мой! Какая досада. Я-то думал, что вы знаете куда больше меня. Неужели госпожа Данилевская сыграла с вами такую скверную шутку? Я и не думал, что у нее от своего адвоката могут быть секреты!

Раздался стук молотка. Голос судьи казался безразличным и усталым, словно он принадлежал автомату.

– Государственный обвинитель, попрошу ответить на вопрос. Когда вы представите суду указанного свидетеля?

– Это невозможно, Ваша честь! Ояр Манкявичус погиб около года тому назад в автомобильной катастрофе, – закончил очередной пассаж прокурор, и в зале воцарилась тишина.

Стало слышно, как стучат по жести капли дождя. Беспрестанно, неумолчно, как чьи-то слезы. Кто-то вздохнул, скрипнула скамья.

– Ваша честь! Позвольте вывести из зала мою жену, – раздался взволнованный голос Максимова. – Она же сейчас потеряет сознание!

«Ботаник встретил меня так, словно я возвратилась из служебной командировки.

– Я волновался, – сказал он, укоризненно глядя на меня сквозь очки. – Ты могла хотя бы позвонить.

– Там, где я была, не было связи, – сказала я, и он, как ни странно, удовлетворился моим ответом.

Мы прошли в дом и сели за стол, как обычно, как делали это много лет подряд. Я не помню, что мы ели. С таким же успехом я могла бы жевать картон и набивать желудок опилками. Мне было все равно. В голове вертелась одна мысль: завтра Ояр уезжает. И еще: другого шанса не будет. Я решительно отодвинула от себя тарелку.

– Что-то не так? – забеспокоился муж.

– Все не так, – выдохнула я. – Я ухожу от тебя.

– Ты уходишь… Куда?

– К другому мужчине, – жестко сказала я, глядя ему прямо в глаза. – Не пытайся отговорить меня. Это уже решено.

Он облизнул сухие губы.

– Как же мне жить без тебя?

Я подняла ладони, как щитом отгораживаясь от его жалкого, потерянного взгляда:

– Пожалуйста, не начинай. Мне и так нелегко…

Несколько дней я собирала вещи, а ботаник слонялся за мной повсюду, поднимая с пола то оброненный мной носовой платок, то резинку для волос. Он сам уложил в мой багаж мои любимые книги, оставив наверху альбом с фотографиями.

– Быть может, ты когда-нибудь захочешь обо мне вспомнить, – сказал он, потирая переносицу. – Ведь я – все равно часть твоего прошлого.

На мои глаза навернулись слезы, и я, чтобы скрыть их, начала преувеличенно бодро искать что-то в своей дорожной сумке.

Моя спальня понемногу стала приобретать тот вид, который всегда бывает у комнат, когда их покидает владелец. Приоткрытые дверцы шкафа открывали целый ряд пустых одежных вешалок. Ящики комода казались неплотно закрытыми, и оттуда выглядывала газетная бумага, которой мы устилали их дно. С туалетного столика исчезли флаконы духов и коробочки с пудрой. Сейчас там лежало только брошенное впопыхах скомканное полотенце.

Тяжелые чемоданы, запертые и затянутые ремнями, уже стояли в коридоре за дверью. Для мелочей вроде косметики, ночных рубашек и нескольких старых платьев места в багаже не нашлось. Было ясно, что за один рейс мне все свое имущество не перевезти. Но вернуться в этот дом еще раз и увидеть слоняющегося из угла в угол ботаника было выше моих сил.

– Это не страшно, что тут остаются твои вещи, – говорил он, натянуто улыбаясь мне на прощание. – Во всяком случае, когда бы ты ни вернулась, ночью или днем, ты всегда застанешь их на своих привычных местах. Словно никуда и не уезжала.