В повествовании о Людовике ХIV и окружавших его женщинах никак нельзя обойти вниманием высокородную девицу, связанную с ним весьма тесными родственными узами, но тем не менее практически всю жизнь добивавшуюся исполнения своей заветной мечты: стать королевой. Сначала она грезила о короне Франции, после женитьбы Людовика – о троне какого-нибудь значительного государства. Ровно так же, как грозный призрак Летучего Голландца все время мельтешил на заднем плане истории развития мирового флота, но никоим образом не влиял на нее, так и персоне родовитейшей и богатейшей великой мадемуазель в течение ее на редкость длительного пребывания на рынке европейских невест не удалось изменить баланс династических связей в этой части света. Завидная невеста весьма бездарно растратила свой политический капитал, не удалось ей ухватить и даже самых незначительных крох чисто женского счастья.

Ее звали Анна Мария Луиза Орлеанская, она была единственной дочерью от первого брака принца Гастона Орлеанского (1608–1658), брата короля Людовика ХIII и как таковая имела титул великая мадемуазель, примерно соответствовавший по российской Табели о рангах великой княжне. Матерью ее была принцесса Монпансье, последняя представительница младшей ветви дома Бурбонов, герцогов Монпансье, обладательница богатейшего приданого, часть которого составляли обширные земли (одних герцогств туда входило пять), поместья и замки.

Отец девочки унаследовал от своей матери, королевы Марии Медичи, поистине патологическую жажду власти и весь недолгий срок, отмеренный ему для пребывания на грешной земле (он скончался на 50-м году жизни), посвятил тому, что вступал во все заговоры, направленные либо на свержение царствующей особы, либо на ослабление ее власти путем устранения всесильных первых министров, кардиналов Ришелье и Мазарини. Как правило, при необходимости в решительную минуту, когда надлежало без промедления приступить к активным действиям, им овладевала трусость, и Гастон с готовностью сдавал всех прочих соучастников, лишь бы самому выйти сухим из воды. Достаточно будет сказать, что оба короля, Людовик ХIII и его сын, были вынуждены общим счетом шесть раз даровать прощение этой высокородной персоне. Перечень жертв этого неприглядного образа действий, людей, последовавших за герцогом и заплативших за это в конечном счете либо изгнанием, либо тюремным заключением, либо сложившим голову на плахе, весьма велик. В общем, его поведение прекрасно охарактеризовал современник, принц де Гимене, которому Гастон подал руку, дабы помочь ему сойти с помоста, на котором тот стоял во время какого-то придворного праздника.

– Благодарю вас, ваше высочество, – промолвил не без язвительности принц, – благодарю тем более, что я, кажется, первый из тех ваших друзей, которому вы хотите помочь сойти с эшафота!

Невзирая на соблазнительное приданое, Гастон довольно долго противился заключению брака с принцессой де Монпансье, ибо предпочел бы жениться на какой-нибудь иностранной принцессе, намереваясь найти в лице ее родственников опору, а в ее стране – убежище на случай провала очередного заговора. Однако на этом браке настаивал кардинал Ришелье, и после краха так называемого «заговора Шале» Гастон поспешил дать свое согласие, лишь бы избежать последовавшей за раскрытием заговора расправы с его участниками. Теперь у него возникла новая стратагема: брак его брата-короля все еще оставался бездетным, и в случае рождения у супруги сына ему сулила перспектива стать отцом наследника престола. Увы! 16 мая 1627 года родилась девочка. В довершение к глубокому разочарованию Гастона молодая мать скончалась от послеродовой горячки.

Новорожденную отправили в Париж, поместили во дворце Тюильри и окружили обширной свитой, которая буквально с первых дней жизни младенца начала оказывать ей знаки почитания, подобающие ее высокому рождению. К этой, в сущности, сиротке очень тепло относилась тогда все еще остававшаяся бездетной Анна Австрийская, а кардинал Ришелье стал крестным отцом крошечной принцессы.

Выросшая в атмосфере преклонения Анна-Мария очень рано осознала исключительность своего положения и те преимущества, которые оно давало ей перед всеми прочими высокородными девицами. Девочка чрезвычайно сожалела о невозможности общаться с бабушкой по линии отца, королевой Марией Медичи, томившейся в изгнании в Кельне, но не горела желанием встречаться с бабкой по материнской линии, герцогиней Марией де Гиз, поскольку та «не была королевой». Великая мадемуазель просто обожала своего отца, Гастона Орлеанского, отвечавшего ей самой искренней любовью, но, к сожалению, ввиду постоянной вовлеченности отца в политические и любовные интриги виделись они очень редко. Тем не менее отец и дочь всегда оставались чрезвычайно близки друг другу.

Любовь занимала в жизни Гастона не меньшее место, чем политика. Во время одного из своих изгнаний герцог влюбился в сестру герцога Лотарингского Маргариту. Лотарингия в ту пору была суверенным герцогством, пребывавшим в весьма скверных отношениях с Францией, поэтому о законном браке не могло быть и речи. Это не остановило воспылавшего страстью Гастона, и он ночью увез Маргариту из отчего дома, переодев ее пажом, в обязанность которого входило сопровождение кареты вельможи с факелом в руках. Не привыкшая к мужскому костюму и выполнению подобных обязанностей девушка отнеслась к ним весьма халатно, и шедший позади нее церемонимейстер герцога сильно пнул нерадивого пажа ногой и заорал:

– Похоже, этот негодяй пьян! Посмотрите, какая у него походка, как он держит факел!

Когда побег раскрылся, родня принцессы во избежание позора была вынуждена дать согласие на этот брак, и какой-то ночью 1632 года состоялось тайное бракосочетание влюбленных. То ли в качестве наказания позволившей совратить себя девице, то ли в отместку враждебной династии, Лотарингский дом не дал за Маргаритой в приданое ни гроша. Людовик же ХIII упорствовал в своем несогласии даже после того, как беглую пару, на сей раз средь бела дня, обвенчал епископ Маленский, и приказал признать это бракосочетание недействительным. Король смягчился лишь на смертном одре, и супругов вновь обвенчали в Медоне, причем неоднократная новобрачная, стоя перед алтарем, рыдала в три ручья, ибо считала, что прожила прошедшее десятилетие во грехе. Из родившихся в этом браке пятерых детей выжили три дочери. Забегая вперед, скажем, что великая мадемуазель по необходимости была вынуждена общаться как с мачехой, так и со сводными сестрами, но мнения о них была невысокого, считая, что девицы были столь же недалекими, как и их скудоумная маменька.

Все дочери Гастона получили довольно поверхностное образование, типичное для высокородных принцесс того времени. Однако если три младшенькие, как показало будущее, ограничили свою роль в жизни безмятежным существованием под сенью короны венценосного супруга и обеспечением оной короны наследниками, великая мадемуазель с младых ногтей глубоко осознала ту ответственность, которую накладывало на нее положение внучки легендарного государя Генриха IV. Стоит отметить, что впоследствии ее комната в любимом замке была украшена генеалогическими древами принцев крови, и она никогда ни единым словом, ни малейшим жестом не позволяла себе опуститься до уровня особ ниже ее по рождению. Ее целью в жизни сызмала был трон, да не какой-нибудь, а первейший в Европе.