Когда великой мадемуазель исполнилось одиннадцать лет, Анна Австрийская родила долгожданного наследника короны, что привело принцессу в восторг. Она постоянно крутилась возле колыбели Людовика, восторгалась царственным младенцем и называла его не иначе, как «мой муженек». Это сильно обеспокоило Ришелье, приказавшего отлучить девочку от королевской колыбели. Он слишком хорошо знал устремления ее отца; к тому же, воспитанная своим окружением в духе противостояния королевской власти, Анна-Мария в детстве имела обыкновение в присутствии кардинала распевать уличные песенки, высмеивавшие его преосвященство. Дабы смягчить огорчение девочки, Анна Австрийская сказала ей, что дофин слишком мал, но она непременно выйдет замуж за ее брата, испанского короля. Однако мысль стать королевой Франции крепко засела в уме великой мадемуазель, и она отныне сравнивала положение всех претендентов на ее руку с возможностью разделять с супругом трон Франции.

Осознавая свое особое высокое положение, Анна-Мария равным образом уразумела, что оно также предъявляет к ней соответствующие требования, т. е. принцесса должна показать себя достойной своего ранга. По-видимому, те сильнейшие надежды, которые Гастон и его первая жена возлагали на рождение ребенка именно мужского пола, каким-то образом проникли в подсознание зачатого дитяти, и у великой мадемуазель постепенно сформировался образ мышления и поведения взрослого мужчины, чего, надо сказать, частенько не хватало ее отцу. Войдя в соответствующий возраст, девица начиталась столь популярных в то время рыцарских романов и окончательно усвоила кодекс чести литературных монархов. Неудивительно, что она заказала свой портрет в шлеме и доспехах Минервы, богини войны и государственной мудрости.

Известно, что принцессы всегда являются в политике не чем иным, как выгодным товаром, который монархи используют в своих целях, совершенно не обращая внимания на пожелания достигшей брачного возраста девушки. Трудно сказать, отчего эту вечную невесту постигла столь незавидная судьба, – то ли властители Франции не желали лишаться ее состояния, в особенности обширных земель, то ли в ходе смуты Фронды, совпавшей с молодостью героини нашего рассказа, некогда было заниматься браком этой особы, то ли она умышленно отвергала всех претендентов, не теряя шальной надежды стать королевой своего отечества, – но Анна-Мария так и осталась навсегда девицей на выданье. Вообще, брачную судьбу отпрысков королевской крови обычно решали очень рано, нередки были случаи помолвки между маленькими несмышлеными детьми, так что в желающих заполучить великую мадемуазель вместе с ее роскошным приданым недостатка не было чуть ли не с ее детских лет.

Ей стукнуло семнадцать, когда у испанского короля Филиппа IV, в ту пору воевавшего против Франции, скончалась супруга, королева Елизавета, приходившаяся, между прочим, Анне-Марии родной теткой. Тут же возникла идея положить межгосударственной розне конец, выдав за вдовца великую мадемуазель. Тем не менее король предпочел ей австрийскую эрцгерцогиню, но великая мадемуазель ни капельки не расстроилась:

– Не имею ни малейшего желания стать столь несчастной королевой, каковой была испанская, – заявила она, и эти слова было трудно опровергнуть: судьба горемычной страдалицы Елизаветы Французской, родившей девятерых детей, из которых почти все поумирали по причине кровосмесительного брака, могла вызвать только искреннее сочувствие.

Далее в 1646 году овдовел австрийский император Фердинанд III, и мысль стать императрицей на некоторое время показалась принцессе соблазнительной. Гастон принялся отговаривать дочь, припугнув ее тем, что император почти на двадцать лет старше, а этикет при австрийском дворе столь же невыносимо строг, как и при испанском. На это принцесса ответила, что ее в сущности своей не столь привлекает молодой и обходительный муж, сколько величие и мощь подвластного ему царства.

Тем не менее переговоры все-таки провалились, но династии Габсбургов, которая испокон веков следовала политике заключения выгодных браков, никак не хотелось упускать богатую невесту. Взамен императора ей предложили его брата, эрцгерцога Леопольда-Вильгельма: по настоянию испанской ветви Габсбургов он принял пост наместника в Испанских Нидерландах, причем предполагалось превратить эти земли в независимое государство, где Анна-Мари будет безраздельно править вместе со своим супругом. Сей замысел не понравился Анне Австрийской и Мазарини, а потому австрийские сваты вновь вернулись в Вену не солоно хлебавши.

В 1650 году император Фердинанд овдовел во второй раз, но и вновь проекту его женитьбы на великой мадемуазель не суждено было осуществиться. Принцесса отреагировала на это вполне в своем духе:

– Могу без тщеславия сказать, что Господь, будучи справедлив, не захотел отдать такую женщину, как я, человеку, не заслужившему этого.

В следующем году к ней вновь посватался эрцгерцог Леопольд-Вильгельм, но принцесса весьма ядовито высмеяла слабости этого выдающегося покровителя искусств[50], вполне, впрочем, невинные: страсть к сочинению стихов на итальянском языке и переложению их на музыку.

По внешности великая мадемуазель была далека от той особы, которую можно было бы назвать красавицей, хотя выглядела весьма представительно: высокая, с величавой осанкой, белокурые волосы по тем временам давали ей явное преимущество перед шатенками и брюнетками. Однако в лице ее явно присутствовало нечто лошадиное, нос был длинный, голубые глаза – навыкате, зубы – как, впрочем, у подавляющего большинства женщин того времени – дрянные, повадки – ярко выраженные мужские. Потенциальных суженых явно привлекало лишь ее состояние, и, пожалуй, самым настойчивым охотником за приданым проявил себя ее двоюродный брат, сын низложенного английского короля Стюарта, принц Карл. Не будучи красавцем, он тем не менее обладал каким-то неизъяснимым мужским шармом, который делал его совершенно неотразимым. В 1646 году 16-летний Карл был вынужден бежать вслед за остатками своей семьи в изгнание в Париж. Надо полагать, его мать, королева английская Генриэтта, тетка великой мадемуазель, сразу же предусмотрительно снабдила его соответствующими ценными наставлениями, ибо он немедленно стал изображать из себя воздыхателя, без памяти влюбленного в кузину. Юноша повсюду следовал за ней, не сводил с нее красноречивого взгляда весьма выразительных карих очей, украшал свою одежду лентами цветов мадемуазель, держал светильник, когда его мать самолично трудилась над прической Анны-Марии. Но Стюарты перестарались: у великой мадемуазель и в мыслях не было снизойти до ухаживаний бездомного кузена, из милости получившего приют при французском дворе.

Спустя пять лет Карл вернулся в Париж уже королем – ибо его отца казнили, – но опять-таки королем в изгнании. Он вновь стал разыгрывать по уши влюбленного, не сводил глаз с Анны-Марии, нашептывал ей нежности; овдовевшая королева Генриэтта усиленно обрабатывала племянницу, твердя, что сын вот-вот будет восстановлен на троне, что его жена сохранит право распоряжаться своим состоянием. Однако лорд Джермин, нечто вроде управляющего делами королевы и, по слухам, ее фаворит, имел неосторожность намекнуть Анне-Марии, что ей придется вести более скромный образ жизни и продать свои земли, дабы финансировать военные действия, необходимые для восстановления Карла на троне. Герцог Гастон, поднаторевший в тонкостях заговоров и завоевания трона, на формальное предложение руки и сердца дал весьма расплывчатый ответ и внушил дочери, что все ее состояние будет обречено на поглощение этими бесплодными авантюрами.