– Как ты? Не укачало, ничего?

– Нет. Ты представляешь, а я и забыла, как меня укачивало. Нормально доехала – и на поезде, и в автобусе, и на катере, надо же!

– Смотри ты!

– Лёш, а тебе отец Арсений привет передавал, я забыла.

– А, виделись?

– Да.

– Как он тебе показался?

– Он… он такой же, как я, представляешь?

– То-то я чувствовал – необычный, не как все. Я ведь попов-то этих навидался – много иконостасов по храмам реставрировал, все бесплатно, правда, норовили. Арсений… он думающий. Я ему стал было жаловаться на что-то церковное, уж и не помню. А он мне такую притчу рассказал. Когда человек был еще ребенком, бабушка всегда говорила ему: «Внучек, вот вырастешь большой, станет тебе на душе плохо, иди в храм, там легче станет». Вырос человек, и стало ему жить как-то совсем невыносимо – вспомнил он совет бабушки и пошёл в храм. И тут к нему подходит кто-то: «Не так руки держишь». Другой подбегает: «Не там стоишь». Третий ворчит: «Не так одет». Сзади одёргивают: «Неправильно крестишься». Еще кто-то говорит ему: «Вы бы купили сначала книжку, прочитали, как себя в храме вести надо, потом бы и заходили». Вышел человек из храма, сел на скамейку и горько заплакал. И вдруг слышит он голос: «Что ты, дитя моё, плачешь?» Поднял человек своё заплаканное лицо и увидел Христа. Говорит: «Господи! Меня в храм не пускают!» Обнял его Иисус: «Не плачь, они и меня давно туда не пускают».

– Надо же!

– Представляешь? Священник – и такое рассказывает. Правда, выпили мы с ним. Марин, слушай, что мне сказали-то: Полунино сгорело!

– Все Полунино? И дом Макеева?!

– Все, подчистую!

– Отчего, неизвестно?

– Отчего! Все от того же! Витя Легкие Ножки спалил! Пастух, помнишь? Напился и…

– Жалко.

– Еще бы не жалко.

– Лёш, а сходим туда?

– Куда, в Полунино? Зачем?

– Посмотреть.

– Да зачем?

– Не знаю…

– Вот ёжь твою медь! А?

– Лёшечка, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пожалуйста в шоколаде с бантиком!

– А-а, ладно. Сейчас передохнем, сходим.

– Ты мой зайчик!

– Зайчик! Я тебе покажу зайчика! Ох, дождешься ты у меня! Нет, это надо – только ногу на берег поставили, ей в Полунино надо, а? Зачем? Пепелище смотреть?

Так и ворчал всю дорогу.

Пришли – да-а… пепелище. Макеевского дома остатки только по печи и опознали – изразцы все потрескались… труба торчит…

– Ну?! И что тебе тут надо?

– Лёшечка, ангел, постой, я быстро, я сейчас, я мухой!

– Мухой!

– Мне бы палку какую-нибудь…

Нашел ей палку, а самому уже интересно стало: и что Маринке приспичило?

– Ты осторожней там лазай, слышишь. Там стёкла и мало ли что.

– Я осторожно…

И пошла там ходить, палкой ковыряться. Нагнулась, подняла что-то, в платок ссыпала – пепел? Потом опять пошла – а палку, как миноискатель держит! Покружила и присела – он аж на цыпочки привстал: что там, что?

– Смотри! Я знала, что-нибудь да найду!

– Что это?

– Медальон!

И правда, цепочка с медальоном, оборванная. Марина потерла, она и засияла.

– Золото?!

– Наверное…

– Как ты узнала?

– Да я и не знала. Смотри!

Открыла плоский медальон-сердечко, а там – маленькая фотография, старая, коричневая, мутная – но еще видно тонкое юношеское лицо с усиками…

– Это он!

– Француз? Надо же!

Пошли было обратно, Лёшка вдруг остановился: подожди-ка…

– Что ты?

– Сейчас!

Полез в карман, блокнот достал, карандаш начал рисовать! Руины, печь с трубой. Нет, ты подумай! Идти не хотел, а теперь – пожалуйста!

– Зачем тебе?

– Ты что, живописно!

Шли обратно – Алексей все озирался по сторонам: как-то жутковато было. Казалось, что окоем сузился – лес придвинулся, тучи нависли. Нет, правда: вон тот ржавый остов комбайна, от него до первых деревьев метров сто было. А сейчас… К ночи Леший вдруг вспомнил:

– Смотри-ка, а кошка так и не объявилась. Раньше всегда приходила, не сразу, но приходила.

– А я думала, может, забрать ее с собой? Или не захочет?

– Да как ее довезешь, ты что!

– А в корзинке? Сверху – тряпочкой завязать! И дышать можно, и в дырочки смотреть…

– Ага, так она и станет тебе в дырочки смотреть! Марин, ну ты только представь – катер, автобус, поезд, метро. Да она от страха сдохнет по дороге.

– Жалко. Такая кошка смешная. Мне ее не хватало.

– Да мне тоже жалко, а что делать. Она раньше так переживала, когда я уезжал, – провожала, бежала за мной до воды. Когда возвращался, она первые дни все время бегала проверять – здесь я или нет. А потом я стал ее к тете Маше относить, и она поняла: раз в тот дом несут, значит, хозяина долго не будет. И мисочку ее убирал. Если ненадолго куда уходил, оставлял, чтобы знала – скоро буду.

– Надо же, какие у вас сложные отношения!

– Что ты!

Утром Марина уговорила Лешего сходить к реке.

Было холодно, ветер гнал облака – изредка выглядывало солнце и показывался вдруг кусочек пронзительно синего неба. Снег кое-где лежал, не таял.

Надо же, тут совсем еще зима!

– Лёш…

– Наверх хочешь, на гору эту чертову. К омуту!

– Пожалуйста!

– Ну, пойдем.

– А потом к тете Маше, да?

– Да, правда.

– Только я одна, хорошо?

– Марин!

– Лёшечка, ничего не будет плохого, ничего! Я клянусь тебе!

Только вздохнул. Мрачно смотрел, как подошла она к краю, постояла, потом достала что-то из кармана и, размахнувшись, бросила в воду – Леший догадался: медальон из Макеевского дома! И пепел в воду высыпала из бумажного кулечка! Покачал головой: «Надо же, что придумала!»

Марина опустилась на колени и поклонилась в землю. Леший понял – благодарит, и тоже прошептал, неведомо к кому обращаясь: «Спасибо! Спасибо, что отпустили нас!»

Марина поднялась и замерла, запрокинув голову вверх. Леший тоже посмотрел на небо – редкие снежинки опускались на лицо, обжигая холодом и тая. Среди туч образовался просвет и показался на секунду маленький, еле видный кусочек радуги – разноцветное туманное пятно на серых облаках. А потом вдруг такой синевой, таким светом плеснуло из этого просвета – Лешему даже вдруг показалось, что фигурка Марины с поднятыми вверх руками, освещенная ярким лучом… взлетела! Взлетела – невысоко – и зависла в воздухе на пару секунд.