вяжут перед шкуродёрней, такого позора никогда не ждал…

— То есть ты думаешь, оно само в руки свалилось, что ли, счастье такое?… А беготня до истощения?! А тренировки постоянные?! Ты что же, решил, что мои мальчики этих не порежут, что ли? Они королевские войска били! Вы что сегодня все, будто мха обожрались? Хочешь героем быть? Пошли! Дерись один с пятерыми, такая сегодня пропорция! Тебе этого надо?

— Этого! Только не сейчас… Там надо было! Я здесь кто у тебя? Отставник — калека по хозяйству… Мать, погоди! Замутил он меня! Одни списки! Сколько штанов целых?… А? Сколько рваных?… Какой отряд сегодня моется? Куда копыта сложить, из скадрала притащили?… И так каждый день… Я воин!

— И чего ты можешь… воин? В пещере танцы водить?

— Ты, сопля, танец не трожь! Его твои прадеды…

— Отец! Мроган, сынок! Да вы что друг на друга!.. Как враги…

— Ма, погоди, не лезь пока… Дай ему высказаться…

— А я всё сказал!.. Хватит тут портки считать…

— Давай, давай… Как будто в клане ты чем-то другим занимался… Я же тебя, отец, за то и уважал, что ты успевал и учить, и хозяйством заниматься и всем отрядом управлять, и был ты вождём! А сейчас что?

— Я, сынок, за твоим уважением в грязь не полезу… Не хочешь, не уважай… Живи как живёшь… А я тоже себе место найду… Дом цел пока… И кого учить, и кому уважать, все найдутся… А ты, может, в гости прилетишь как-нибудь, когда надоест пленными торговать, через дверь свою, уж к тому времени и ходить разучишься, ну, так слуги занесут, только дверь пошире делай…

— Папа! Да что ты такое говоришь! Стыдно слушать!

— Фарис-Та, ты-то хоть помолчи!

— Нет, мам, ну что он говорит? И трезвый, вроде… Да что он видел? Мроган к хассанам один пришел, мы не в счёт… И победил их, а не просто так… Они на нас копья выставили, я думала — всё! Конец!.. А этот… такое говорит… Там толпа! Все с оружием! Пап, ты думай, наконец! Или меня тоже прогонишь?… Так и знай, я в клан не пойду!..

— Слыхала, мать?! Еще одна в бурдюке затычка!.. Кто тебя спросит-то? Смех один! Икра говорящая! Набралась тут вольности… Ничего, после Посвящения утихомиришься… Замуж выдадим…Что ты мне ремни швыряешь?!.

— А чтобы ты вязал всех! Давай, начинай, вождь! И мать вяжи, а лучше исхлестай, у нас ведь такой древний обычай, да?

— Тебя бы, сынок, с удовольствием!

— Ну, так давай… «Папочка!»… Избей! Если сможешь!

— Ну, уж, тебя-то, пацан!

— Ну, пошли, пошли, что ты всё шипишь? Пойдём, «воин»!

— До крови?

— До крови, конечно, не до соплей же!

— Отец!.. Мроган! Да опомнитесь вы оба!

— Уйди, мать, не лезь в мужское… Суслик ещё меня учить будет… До'жил! Убери руки, говорю, ничего с твоим сыночком не будет…

На какое-то мгновение я почувствовал, что готов убить этого придурка, не желающего никого слышать и ничего понимать, кроме своих замшелых принципов, но вскрик матери отрезвил и успокоил… Как это ни парадоксально, но сейчас от меня требовалось помочь отцу немного повзрослеть и вылезти из старой скорлупы, в которой ему стало тесно.

Под удивлённые взгляды охранника мы вышли на пустырь перед входом в дом, я расставил светильники, от которых вечерняя тьма вокруг только сгустилась, дрожащая служанка принесла отцу перевязь с кинжалами, по-прежнему торчащими из-за спины, а я надел куртку от своего костюма и перчатки с защитой. Вся сцена своей нелепостью остро напомнила схватку в шатре после «Игрушечной войны», когда драка была идиотизмом, но и не драться было нельзя. Но сейчас я уже протрезвел и понимал, что напротив стоит всё тот же любимый мною ирит и что на его кинжалах точно не будет яда.

Женщины столпились у входа, самой разумной из них была сейчас моя верная Канчен-Ка, уже пережившая подобную сцену со своими родителями и знающая, что кинжалы меня не испугают. Она и дала сигнал, ударив в крышку котла. Ничего нового не произошло. Мощными движениями своего танца отец разогнался и полетел ко мне, пришлось повторить всё тот же отработанный приём, после которого один кинжал улетел в сторону из подвывихнутой кисти, а тело отца взлетело вверх и рухнуло лицом в пыль, оставив сверху выкрученную вторую руку с кинжалом, которым я провёл по пальцам, имитируя порез…

Пару меток скандалист не шевелился, лёжа мешком и ничего не делал, застыло и окружение, а я, ослабив хватку, не выпускал руку, ожидая в неподвижности подвоха. Наконец, хрипло прокашлявшись, драчун потребовал показать ещё раз, но спокойно… Я показал… Получилось не так удачно, потому что не было разгона, но первый кинжал всё так же послушно покинул ладонь правой руки, а тело, нехотя покатавшись на моей спине, соскользнуло вниз, хоть и без эффектного полёта… Третий раз, ещё спокойнее… Отец, умница… Сняв ненужную перевязь, он оглядел родных и, как бы извиняясь, прохрипел: «Вот, ведь! Дурень! А умеет!»

С восторгом на эту сцену смотрел лишь один юный охранник, который, конечно же осваивал приёмы на тренировке, а тут увидел воочию, мне осталось только убрать светильники и вернуться за стол, куда вскоре привели и умытого отца, глядевшего теперь добродушно и сконфуженно прогудевшего:

— Ладно уж, рассказывай… Чего смотришь?… Рассказывай, что вы там задумали?…

ПОЛЁТЫ С ФАРИС

(Рассказчик)

Попытка сразу перелететь на тракт успехом не увенчалась. Как Мроган ни старался вспомнить вид перекрёстка, перед глазами мелькали тысячи похожих, пройденных ещё на Земле песчано-глиняных троп, вбитых в почву, а нужная картинка не появлялась. Конечно же было бы очень заманчиво одним шагом преодолеть неведомое расстояние, но память, похоже, постаралась стереть жаркий вонючий день, наполненный гнусом и отвращением.

Пришлось действовать по варианту «Б», приземляться у вчерашнего камня, с которого прекрасная панорама открывала приветливый домашний, уютный вид трудового лагеря для пленных, окутанного лёгким дымом от каменных очагов, пропускать через Дверь Пашкину сотню с новенькими нашивками, бежать к знакомым палаткам и заново примерять и подвязывать второй лётный костюм под девчоночью фигурку Фарис.

Ночь прошла здесь более спокойно, чем у кларона в доме. Видимо, хассаны смирились пока с неизбежностью волшебного заточения, а иритам было не до шуток при виде такого громадного скопления всё ещё опасных противников, тем более, что они не сидели неподвижно, а непрерывно мелькали в загородках, ходили парами за водой и кустами, брели многоножками для отправления естественных нужд и весь многоликий лагерь тихо дымил, светился и