«Мы не должны позволить моим личным проблемам помешать делу. Это разные вещи, и подходить к ним нужно по-разному, – перечитывала я вслух текст своего телекса, прежде чем отправить его. – У нас в процессе подготовки находятся несколько крупных проектов, слишком важных, чтобы позволить им провалиться. Пожалуйста, ответьте!». Я начала плакать. С каждым отказом, с каждым безжалостным молчанием я все больше и больше превращалась в разбитого тираннозавра[113].

В России отказ мне в визе и пропущенная свадьба наделали больше шума, чем я в тот момент могла предположить. Многие мои друзья пытались помочь или раздобыть хоть какую-нибудь информацию. Ходили слухи, что за отказом мне в визе стояли какие-то официальные рок-группы, которые таким детским и жестоким образом пытались выместить на мне злобу и зависть за то, что их не включили в андеграундный Red Wave. Они в России были звездами и считали, что первыми имеют право на издание своей музыки на Западе. Я на все эти слухи внимания не обращала: мне было неважно, кто именно отказал мне в визе, всю свою энергию я сосредоточила на стремлении сломать этот барьер и прорваться через границу.

На помощь пришел сенатор Алан Крэнстон, отправивший 20 апреля 1987 года телекс Евгению Антипову, заместителю начальника консульского отдела МИДа, с просьбой приложить все усилия для положительного решения моей визовой проблемы.

«Ничто в этом вопросе не имеет значения, кроме того, что двое любящих друг друга людей разлучены, – сказал Крэнстон Фреду, узнав о моей проблеме. – Так не годится. Мы должны исправить ситуацию».

Я была невероятно благодарна сенатору Крэнстону, особенно после получения ответа от сотрудников Кеннеди, которые написали, что Советы с любовью и почтением относятся к Кеннеди и сложившемуся вокруг семьи образу Камелота[114] и что они не хотят ставить под угрозу эти хрупкие отношения вмешательством в мои визовые проблемы.

Дни я проводила либо строча очередные письма и телексы, либо валяясь в постели, слушая музыку друзей, наполняющую мою темную комнату. Припев из песни Бориса «Мне снится пепел» постоянно крутился у меня в голове. Эти слова для меня превратились в реальность. Я знала, что у меня за спиной и проект с Боуи, и щедрый подарок фирмы Yamaha, и контракт Бориса на американскую пластинку, но чем больше я пыталась ухватиться за свет, тем дальше погружалась во тьму. Были дни, когда я даже не открывала шторы и не включала свет.

– Привет, Джоанна, это Кенни. Как у тебя дела? Мне очень жаль, что такая неприятность у тебя с визой.

– Спасибо, – тихим голосом ответила я. – Да, ситуация непростая, но пытаемся ее решить.

– Знаешь, у нас была прекрасная встреча в Москве в связи с американским альбомом Бориса. – Он замолчал, и я слышала треск электричества в телефонных проводах. – Понимаешь, твоя визовая проблема может тут нам всем помешать. Мне ужасно неудобно тебе это говорить, но ради Бориса будет, наверное, лучше, если ты выйдешь из проекта.

Я почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Я сжалась в комок, телефонная трубка до боли втиснулась в ухо. Меня саму удивили охватившее меня вдруг чувство собственника и вздымающийся в глубине души протест. Это ведь я, как челнок, моталась бесконечно между Россией и Штатами, это я три года трудилась над тем, чтобы мечта Бориса стать артистом всего мира осуществилась. С первого же мгновения нашей встречи я знала, что он – поэт-маг, трубадур и рок-н-роллер, света души которого хватит, чтобы осветить весь мир. Как я могла теперь отступить? Это было мое сердце, в этом была частичка меня самой, отражение моих чувств и моих убеждений, подтверждение того, что я действительно нашла что-то необыкновенное и что потому и во мне, сумевшей это распознать, было что-то особенное. Этот подарок Борису должна сделать я, а не кто-то другой.

Из глаз у меня ручьем полились слезы, и в мрачной, темной комнате мне вдруг привиделся Витя Сологуб, поющий свою отвязную панковскую версию битловской Helter Skelter.

Уж не знаю почему, но строчка эта, как медитативная молитва, беспрерывно крутилась у меня в голове. И вдруг на меня спустилось озарение, от которого мгновенно отступила вся тьма.

«Если я дарю тебе вещь мне не нужную, то подарок этот ничего не значит. Я хочу, чтобы эта вещь была у тебя», – шепотом зазвучал у меня в голове голос Бориса. Сколько раз я слышала эти слова у него дома, сколько раз с этими словами он вручал нам с Джуди ту или иную вещь. Вещь, которую он любил, ценил, вещь, которая в тот момент могла быть для него всем, но он с радостью отдавал ее другим. Она была важна для него, и он знал поэтому, что она будет важна и для меня. Ему было абсолютно безразлично, какую материальную вещь он терял, – для него счастьем было видеть радость и любовь, исходившие от нас, когда он дарил ее нам.

– Конечно, я выйду, – наконец ответила я Кенни. – Я ни в коем случае не хочу оказаться на пути Бориса и его мечты.

Я добровольно отказывалась от одной из величайших ценностей своей жизни – Бориса и его музыки. Это был мой подарок ему и миру, выражение благодарности за все то, чем он бескорыстно и с чистым сердцем делился со мной. Ведь дал он мне куда больше, чем подаренные безделушки и сувениры. Он научил меня чувствовать без страха, петь с уверенностью и любить самыми потайными уголками сердца. Так долго я была сосредоточена на нем и на других ребятах, что у меня не было ни минуты обратить внимание на трансформацию собственной души. И вдруг я поняла, что я изменилась. Впервые за долгое время я вдруг ощутила свет и надежду. Я встала, собралась, отряхнула налипшие на ноги пушинки дивана и поняла, что готова вновь карабкаться на самый верх. Другого пути, кроме как вверх, у меня не было.

Если Green Day[116] шли по Бульвару разбитых мечтаний[117], то я прокладывала себе путь по Авеню Измождения. Я решила про себя, что не остановлюсь ни перед чем, чтобы опять попасть в Россию. Я позвонила в советское консульство в Сан-Франциско, где со мной говорили любезно и внимательно выслушали, – настолько, что я решилась прыгнуть в самолет и полететь туда только лишь для того, чтобы вновь наткнуться на ту же стену. Я полетела в Лондон, чтобы испытать счастья там. Выстояла огромную очередь в советское посольство, валясь с ног от усталости. В очереди разговорилась со стоявшей впереди меня молодой, ясно мыслящей и хорошо излагающей свои мысли девушкой с яркими, внимательными глазами и длинными каштановыми волосами. Звали ее Кейт Карам, она работала в «Гринпис» и получала визу для открытия представительства «Гринпис» в России. Я всегда с симпатией и интересом относилась к этой организации и с огромным уважением к людям, ведущим мужественную борьбу за будущее планеты. Я рассказала ей о своих проблемах, и мы обменялись номерами телефонов, чтобы поддерживать связь. Это был единственный позитивный результат дня: домой я летела с пустыми руками и абсолютно не выспавшаяся.