– Я тебя убью, – сказала она равнодушно, когда он подступилбыло к ней. – Ты упустил время. Теперь я тебе не дамся.

Он заверещал, что она сука, стерва, последняя дрянь и ееотец пойдет в тюрьму, как только она вознамерится покинуть своего единственногохозяина и господина!..

– Если ты дотронешься до меня, я тебя убью, – повторила онатем же равнодушным голосом. – Посмотри на себя! Ты жалкий старикашка, а я молодая,сильная женщина!

– Да если ты меня хоть пальцем тронешь, тебя и на том светене найдут! По кускам будут собирать, по ошметкам! Ты знаешь, кто я есть, сука?!

– А мне наплевать. – Она посмотрела на него в упор, и емувдруг стало неуютно где-то с левой стороны, как будто под ее взглядом нанесколько секунд остановилось сердце. – Мне наплевать, кто ты, и я больше тебене дамся!

– Ведьма!

– Пусть меня сто раз посадят, я все равно тебя убью. Втюрьме тоже люди живут!

– Ведьма! Ты у меня на всем готовом!.. Я тебе чего только непокупал!.. Я семейку твою поганую из такого дерьма вытащил!.. Я тебя учил,жалел, чтоб ты человеком стала, а ты!..

– Я сказала, – отрезала она. – А ты слышал. Пусти меня!

И он ее отпустил!..

И больше не бил, хотя повторял изо дня в день, что она егособственность и чтоб даже не помышляла о побеге, а она все собирала и собиралана него бумаги в секретную папку, которую берегла как зеницу ока. Впрочем, унее на самом деле не было ничего дороже этой папки!..

До сих пор она не могла поверить в то, что он… умер. Не быломысли слаще и прекрасней, чем эта, и она думала ее непрерывно, и это слово –умер! – звучало для нее как музыка.

Он умер, и больше никто не посмеет ее бить.

Он умер, и больше никто не посмеет ее оскорблять.

Он умер, и с ним умерли все его дикие прихоти и мерзостныефантазии, в которых она должна была исполнять главную роль.

Она стала свободной, и отец остался жив, а она все никак немогла в это поверить!..

Телефон зазвонил, когда Светлана стояла над плитой. Онамогла стоять часами и смотреть в одну точку. Только на работе она становиласьдругой, похожей на человека.

На работе и еще в обществе Михаила Глебова!..

Телефон зазвонил, и она стала оглядываться по сторонам, какслепая, пытаясь вспомнить, где в ее квартире может быть этот чертов телефон.

Потом вспомнила и взяла трубку.

– Але?

– Ты решила, что дешево отделалась, – шепнул ей в ухомерзкий голос, очень похожий на голос ее мужа, который горел в аду, – тырешила, что всех обвела вокруг пальца!

– Кто это?! – закричала она в отчаянии и замотала головой.Волосы разлетелись в разные стороны.

– Ты решила, что все теперь твое! Отец плохо тебя воспитал,сучка! Ты не получишь ничего, все принадлежит мне, только мне, и всегда мнепринадлежало!

– Замолчите!! – завизжала она. Ненавистный голос разрывал ейчереп. – Замолчите!!

– Визжи, сука! – сказал голос и засмеялся. – Визжи! Твоевремя еще не пришло! Знай только, что ты не получишь ничего! Тебе ничего неполагается за твою сучью подлость!

– Нет!! – кричала она в беспамятстве. – Нет, нет!!!

– Иди и скажи всем, что это ты его убила, – приказал голос.– Прямо сейчас! И тогда, возможно, я тебя помилую!

Долгов ехал домой и думал о своей жизни.

Никогда еще его не отстраняли от работы! Он понятия не имел,что нужно делать, когда «отстраняют от работы»! Как биться за то, чтобыразрешили работать?! Записаться на прием к министру и объяснить ему, что всмерти Евгения Ивановича Грицука он, профессор Долгов, уж точно не виноват?!Дать объявление в газету о том, что во всем виноваты таблетки, от которых убольного остановилось сердце?! Пристроиться консультантом в районнуюполиклинику, чтобы делать хоть что– то? Ну, по четным дням или, наоборот, понечетным!

Или пойти повеситься?..

Последнее казалось самым соблазнительным.

– Долгов, – мрачно посоветовал ему по телефону Абельман,когда Долгов нехотя сказал ему, что завтра у него нет никаких операций, иобъяснил почему. – Ты там того… особенно не того… ну, не этого, то есть…

Долгов отлично его понял, но сделал вид, что не понял. Унего не было сил понимать.

– Чего?

– Ты смотри, держи себя в руках! Все только начинается, тыпонимаешь, Долгов? Настоящая твоя жизнь только после этого и начнется!

– Ну да.

– Нам сейчас самое главное разобраться в ситуации. Кто тебяподставил и зачем! Может, от дури, может, от зависти, а может, еще от чего-то!Слышь, Долгов?

– Ну да.

– Ты сегодня должен нажраться в стельку. У тебя есть чемнажраться?

– Ну… да.

– Значит, приезжаешь и начинаешь без меня. А потом яподтянусь, и мы решим, что будем делать дальше. Ты меня понял?

Долгов сдержанно попрощался – он терпеть не мог никакихпоказательных выступлений, особенно в духе «мужской дружбы» или «вселенскойлюбви», и поехал домой.

Он понятия не имел, что именно станет там делать.

Сяду на диван и буду сидеть. Или нет, сяду на веранде накачалку и буду качаться. Я буду сидеть на веранде, смотреть на ветку яблони,которая нависает над перилами, с крохотными, еще совсем зелеными яблочками сосморщенными трогательными пупочками. Ко мне придет моя собака, и я буду еечесать, ее чистое, гладкое, упругое пузо и шелковые уши, и она будет смотретьмне в глаза, как будто все понимая, а я буду чувствовать себя виноватым и передней тоже! И за спиной моей в доме не раздастся ни единого звука и шороха,потому что я – один!

Вот теперь уж точно один. Совсем.

Что там нес Абельман в том смысле, что «мы справимся», «мысможем», «мы прорвемся»?! «Мы» – это кто?

Все чепуха. Чепуха и пошлость.

Никогда плохое настроение, хорошее настроение, любовь илинелюбовь, ссоры с начальством, примирения с родителями, успех доклада или егопровал не мешали ему работать. Работа была всегда, и именно в ней заключалисьсчастье и смысл его жизни.

В работе и еще в Алисе.

Теперь не стало ни того, ни другого.

«Дим, скажи мне, что ты меня любишь», – просила Алисаиногда, а он раздражался.

Он раздражался и говорил, что не может «по заказу». Когдаему захочется сказать, что он ее любит, он скажет, а так – не приставай,пожалуйста!

Вот бы кто-нибудь сейчас сказал ему, что любит его! Он бы,пожалуй, полжизни за это отдал.