к Перевалку, и там, на берегу Большого Вилюя, разворачивался импровизированный базар. Покупателями были в основном семейные офицеры обустраивавшихся неподалёку, по дороге в Новую Тарью, воинских частей, появившихся там уже сразу после войны. Маме было трудно ходить с больной ногой в такую даль, но правление колхоза, которое в то время уже возглавлял мой отец, стало предоставлять женщинам-колхозницам для транспортировки к торгу на Перевалке появившийся в селе моторный вельбот. Доходы, конечно, от такой торговли были не велики, но всё-таки какое-то подспорье в семьях появилось. Тогда, в 1947 году, мы познакомились впервые и с новенькими деньгами, ходившими по стране потом вплоть до очередной денежной реформы в 1961 году.

Мы, ребята, тоже старались хоть чем-то помочь родителям, причём, честно скажу, даже почему-то не считали это за какой-то утомительный труд. И на огороде работали, и по хозяйству помогали: пололи и окучивали картошку, не гнушались и коровник почистить, и воды из колодца наносить. Правда, мои родители совсем не «терроризировали» лично меня домашними заботами, поэтому они, эти домашние дела, наверное, и казались мне не очень-то и обременительными. Зато, до сих пор помню, с каким удовольствием мы, сельские пацаны, дружной гурьбой ходили в лес за черемшой и рябиной или кедровыми шишками, на дальние ягодники в Малой Саранной, а то и за диким луком, за которым идти было ещё дальше, по дороге в Большую Саранную надо было переправиться на утлом ялике через речку, и там, за сенокосом на правом берегу, на кочкарнике нас ждали настоящие чудо-плантации сочного зелёного дикого лука. Уставали, конечно, но не так уж и очень, но вот от осознания, что и ты сам смог помочь чем-то своим родителям, и про усталость как-то быстро забывалось. Зато всю зиму у нас на столе были варенья из голубики, жимолости и рябины, намороженная брусника и шикша, квашеная черемша, а мама заправляла свои супы и борщи ароматным сушёным диким луком.

Отец тоже, кроме основной работы на рыбалке, вносил свой дополнительный вклад в семейный бюджет. Его хобби была охота, и для занятия ею он всегда старался находить время. В результате в нашем рационе постоянно были и дикие утки, и мясо и жир морских животных – нерпы и сивуча, которых он обычно добывал по осени. Так и жили мы те первые после войны годы в этом Богом забытом селе Вилюй, ставшем к той поре уже хронически бесперспективным…

3

Где-то в середине зимы 47-го года случилось ещё одно памятное событие: состоялись первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР. Они вылились в ещё один, вроде бы и не запланированный, праздник, в котором активно участвовали и мы, школьники. Тот воскресный зимний день был на редкость безветренным и умеренно морозным, и над утонувшем в белоснежных сугробах селом светило необыкновенно яркое и по-весеннему радостное солнце, хотя был всего-навсего ещё февраль. И у взрослых, и у детворы было необычайно праздничное настроение, возле клуба, где шло голосование, играла гармошка, парни и девчата танцевали на утоптанной площадке, а пацаны вели жаркие снежные баталии. Как помню, жители Камчатки выбирали тогда в высший государственный орган страны двух достойных без всякого сомнения, пожалуй, безоговорочно для всех, как мне казалось, кандидатов в депутаты, портреты которых были расклеены на стенах клуба, школы и колхозной конторы. Это были командующий Дальневосточным военным округом генерал Пуркаев и командующий Тихоокеанским флотом адмирал Юмашев. Думаю, что это вообще были первые выборы депутатов в Верховный Совет СССР, поскольку до войны их здесь, по-моему, просто не успели провести после приёма новой Конституции СССР в 1936 году.

Ну а в сентябре того же 1947 года я пошёл уже в пятый класс. Но предшествующее этому значимому в моей жизни событию лето преподнесло ещё один удивительный сюрприз непредсказуемой океанской стихии: на Камчатку вдруг обрушилась самая настоящая тропическая гроза. Не знаю, правда, на весь ли наш полуостров, но над Вилюем, домики которого разбежались по донышку глубокой чаши, окружённой по периметру с трёх сторон крутыми сопками, а с четвёртой, восточной стороны, будто отколотой по неосторожности Мастером в момент творения мира этой части зелёной чаши, открывалась безбрежная синева океана, эта невидимая больше в моей жизни подобная гроза бушевала чуть ли не весь день. Чёрные клубки туч, из недр которых непрерывно извергались гигантские рваные молнии, ходили над нашим посёлком по кругу почти с полудня и до самой ночи, повергая всё живое в округе в жуткий трепет. Это была первая в моей жизни гроза, которую я видел воочию. И как говорили потом старожилы Камчатки, в этих местах даже маленькие грозы, по сути, невиданная редкость: можно прожить здесь десятки лет, да так и не встретиться хотя бы раз с подобным явлением природы. К тому же эта гроза лета 1947 года была какая-то уж очень особенная: хотя тучи над нашим селом ходили по кругу, но не пролилось, как помню, почти ни капли дождя. Не было и порывистого ветра, обычно сопровождающего такие проявления небесной стихии. Может быть, мы оказались тогда в самом центре воздушного вихря, именуемого глазом тайфуна, занесённого в наши северные края по воле стихии непосредственно из тропических океанских просторов? Не знаю. По крайней мере, не помню, было ли видно в центре зенита хоть маленькое небесное окошко, чистое от грозовых туч, как должно быть обязательно в таких случаях. А если оно и было, мы просто не могли его видеть, поскольку непрерывное полыхание молний совершенно не позволяло оторвать взгляда от этого жуткого чуда разбушевавшейся стихии.

Повзрослев с годами, я стал в полной мере уже осознавать, что подобные явления природы вполне могут быть какими-то особенно значимыми предупреждениями свыше всему сущему именно в данной местности, в которой они вдруг случаются. Не могла ли эта необычная гроза быть ещё одним из тех самых знаков природы, предупреждавших жителей непосредственно этого села о том, что всего через каких-то пять лет именно на это место обрушится страшная беда, именуемая явлением цунами. Видимо, некоторые люди просто воспринимают такие знаки чисто на подсознательном уровне, и в их душах поселяется какая-то неосознанная тревога, побуждающая, порой вроде бы и просто беспричинно, покидать эти ставшие для них вдруг проблемными места. И сейчас, достигнув уже достаточно зрелого возраста, я просто убеждён, что к подобным знакам природы всегда надо относиться с полной серьёзностью. Считаю и сейчас, что именно по причине неосознанной тревоги, вдруг поселившейся в душах некоторых жителей села, покинули эти места многие