может владеть каким-либо участком земли, но вся страна в своей целости есть достояние общее. Четвертое: презирать всякую лакомую пищу и разнообразие в яствах и довольствоваться тем, что прежде попадается под руку, дабы более окрепнуть и быть всегда готовым к исправлению своих обязанностей. Пятое: носить простое платье и чинить его, когда оно худо, все равно, необходимо ли то, или нет, для того, чтобы не было стыдно, если нужда заставит носить кафтан с заплатами. Шестое: брать или красть у чужеземца все, что только можно взять, так как они считают себя врагами всех, кто не захочет покориться их власти. Седьмое: в отношении к своей орде и своему народу быть верным в слове и деле. Восьмое: не впускать иностранцев в государство; если же кто из них переступит за границу, то делается рабом первого, взявшего его в плен, за исключением купцов и других лиц, имеющих при себе татарский ярлык или паспорт»[220].

Татарская деревня в начале XX в.

Как известно, отношения государства и церкви издревле строились на основе доктрины «симфонии властей». Еще в 1666–1667 гг. Московский собор обосновал формулу о том, что «в светских делах патриарх подчиняется царю, а в церковных делах царь и патриарх равны». Таким образом, главенствующая роль в стране стала принадлежать самодержавной власти, а верной ее помощницей была православная церковь. Православная миссия рассматривалась как прогрессивное явление, направленное на колонизацию регионов, и считалась просветительской, а крещение же – добровольным. Но на деле угнетение нерусских народов, их русификация были одним из средств колониальной политики самодержавия, а также колониальные захваты сопровождались насильственным обращением населения в православие.

Русская власть вместе с духовенством активно привлекала на свою сторону феодальную верхушку татар, обещая ей в случае крещения разные льготы. Им выдавались земельные наделы «для корму», а у татарских мурз, не желавших креститься, отбирались поместья вместе с православными крестьянами, и мурзы лишались права распоряжаться ими. В результате татарские феодалы, цари и царевичи – Астраханские, Сибирские, Касимовские, Черкасские, Ногайские – практически все без исключения, спешно обращались в греческую веру. Приняли православие также многие князья, мурзы и служилые татары Пензенского края. Некоторые татарские мурзы за крещение получили немедленно княжеские титулы.

1 апреля 1649 г. Дело по челобитной Сибирского царевича Василия Кчумова о награждении его за крещение и выдаче жалованья

В 1738 г. при свияжском Богородицком монастыре была организована Новокрещенская контора, которая особо усердствовала среди мусульманского населения Поволжья с целью принятия татарами в православной веры. Контора насаждала свою веру среди народов нерусской национальности, не стесняясь в средствах, а упорствующих миссионеры добивались превращения непокорных «инородцев» в крепостных. Крестьянам при переходе в православие предоставлялись льготы на шесть лет. Но и крещение не освобождало татар и других инородцев от крепостного и национального гнета. Их порабощали одинаково и русские помещики, и принявшие православие татарские князья и мурзы. Крестьяне пытались жаловаться на притеснения со стороны помещиков и духовенства, но за «челобитья» их заключали в тюрьмы, били кнутом, убивали.

Посылаемые в татарские деревни священники-миссионеры, которые, по словам В. И. Ленина, «жандармы во Христе» под видом «спасения неверных душ» проводили на деле политику угнетения. Разрушались татарские мечети, на их месте строили церкви, подвергали татар-мусульман жестоким наказаниям. Синод поддерживал своего ставленника, проклиная мусульман и мусульманское учение, называя Магомета «самым студным лживым пророком» (указ от 24 декабря 1750 г.). Деятельность миссионеров, особенно их ставленника Луки Конашевича вызвала глубокое возмущение среди инородческого населения. Татары писали в своих жалобах, что если их будут и дальше принуждать креститься, они оставят свои дома и деревни и уйдут в леса. Гнев народных масс обращался также против монастырских властей и монастырей, основанных на территории Мордовии, особенно власти Пудожского монастыря, для закрепощения населения и усиления феодально-крепостнического гнета[221].

Вплоть до XVII в. происходило интенсивное освоение пустующих земель на территории Пензенского края. Земли татар, а также мордвы, бортников, русских помещиков, дворцовые волости описывались по отдельности, к тому же у них долгое время сохранялись различное административно-территориальное деление в рамках уезда. Это было обусловлено тем, что после вхождения этих земель в состав Московского государства писцовые описания земель учитывали сложный этнический состав, сложившийся в регионе. Крестьяне сообща расчищали новые места, заросшие лесом и кустарником, и на этих полянках возникали новые поселки и засевались те или иные культуры. Эти пашни считались собственностью крестьян и переходили по наследству. Если древние татары жили в круглых войлочных юртах, то с развитием земледелия татары перебрались в деревянные или саманные дома[222].

Надо при этом заметить, что культура и быт пензенских татар-мишарей во многом схожи с казанскими татарами, а также башкирами и чувашами. Если культурные параллели тюрко-язычными народами свидетельствуют главным образом о ранних этнических связях с ними, то с казанскими татарами мишарей связывает единая этническая общность. Здесь свой отпечаток наложила еще культура русского и мордовского населения.

Основу традиционного хозяйства татар составляло пашенное земледелие. Повсеместно использовалась паровая система земледелия в форме трехполья, которая началась в X в.: выращивали озимую рожь, овес, ячмень, горох, чечевицу, просо, полбу. Пашни обрабатывали двузубой сохой с перекладной палицей – сука. В степных юго-восточных районах Поволжья и Приуралья сохранялась залежно-переложная система, пахотным орудием являлся тяжелый деревянный плуг – сабан, который состоял из деревянного передка с двумя колесами, резца, лемеха, дышла, ручки и палицы. После сер. XIX в. сабан в хозяйстве татар-мишарей уже не применялся – он был вытеснен железным двухлемешным плугом. Следует отметить, большинству крестьянских хозяйств железные плуги были недоступны, и единственным пахотным орудием оставалась еще долго деревянная соха. Для последующей обработки полей после вспашки применялась борона (себерке), представляющую собой брусчатую раму-решетку со вставленными заостренными дубовыми колышками или железными зубьями. Тубал – так у пензенских татар называлось лукошко круглой формы для посева семян, которое вешалось через плечо. Для размола зерна применялся тирмен – ручная мельница, состоящая из двух плоских каменные жерновов. Механическая же мельница называлась – милча (от русс. – мельница). Также применялось сооружение, называемое киле – деревянная ступу для ручной обработки небольшого количества зерна. В них высушенные зерна толкли двусторонними пестами (кисап). Деревянная маслобойка, применяемая татарами-мишарями для сбивания масла, и называлась она пешкек. Представляла собой цилиндрическую кадушку из липы высотой до 1 м. и диаметром 25 см. Сбивание масла производили при помощи палки с насаженным на конце диском с дырочками. Бытовали еще пахтаницы с помещенным внутри кадушки или ящика с металлическим