и тонкая, едва лишь защищала от дождя. Было холодно внутри, ужасно пыльно в жару, а в дождь во все щели лезла сырость.

Её двоюродная сестра Доротея Тарло, с белокурыми локонами, была хорошенькой, как пышка. Мужчин сводила с ума она своими прелестями женскими. Но, в общем-то, как думала Марина, была глупа, сонлива, рождённая для дома, мужа и детей, для ласк настырных кавалеров в часы досуга на балах. Марина не любила её, однако неприязни не питала к ней, поскольку та была её придворной дамой, одной из многих, всё как должно быть по светской жизни. К ней относилась равнодушно, как к предмету, которому положено быть с ней, с царицей, рядом.

— Государыня, тебе бы надо отдохнуть, — сказала Доротея, кокетливо сложила губки бантиком. И, сочные, цветущие, они наполнились с чего-то страстью. В такие вот мгновения мужчины липли к ней, как мухи к засахаренной булке, готовые на всё, тотчас же впиться в неё жарким поцелуем…

И она показала глазами на пани Барбару, которая дремала, прислонясь к стенке их экипажа. Но даже в полудрёме та, вышколенная светская дама, держала голову прямо, как изваяние, как Сфинкс с лицом и грудью женщины.

Да, Доротея называла её «государыня» или «царица», не смея переходить на простой и свойский тон, когда-то бывший между ними, подружками детства, выросшими вместе. Но детство то ушло уже давно.

— Хорошо, — согласилась она, чувствуя, как холодно вот тут, за тонкой стенкой их повозки. Она прикрыла глаза, полагая, что сразу же задремлет, как пани Барбара. Но нет, ей не спалось. Какие-то обрывки фраз, картинки, замелькали лица, всё как в тумане, всё то же, ссылка, всё тот же Ярославль… Вот слух до них дошёл, конечно, тайный, что польский посол подал на обнажённой сабле письмо Шуйскому от короля… Ах, эти слухи! Да это же всего лишь слухи!.. Но вот сама реальность: её духовник, ксёндз-бернардинец умер там. А у неё вместе с ним исчезло чувство защищённости.

Зима. Январь, и стужа лютая. К тому же ночью небо покрыли огненные полосы какие-то ужасные. Ох, как же все они тогда перепугались!

А русские только смеются: «Да то сияние! Приходит с Севера!»…

Затем был убит из её свиты молодой паж, и все оплакивали его.

Летом же в Ярославль, к ним в ссылку, вдруг нагрянул боярин Салтыков. И тотчас же кто-то из них вспомнил, что это его привязали верёвкой за бороду и так сдали её мужу Димитрию тогда, когда он, как победитель, шёл на Москву, чтоб сесть на царство… И все они были напуганы. Зачем же он приехал? Месть привела его! Сводить с обидчиками счёты!

Но нет, не для того, как сообщил ей отец, когда вернулся от боярина из съезжей, где его приняли весьма обходительно и вежливо.

Салтыков же, оказалось, явился передать волю Шуйского. Тот согласился наконец-то отпустить их всех на родину, с условием, что они немедленно уедут из страны, не будут и пытаться связываться с тушинцами. А она, Марина, откажется от звания московской царицы, забудет само имя это.

Он, её отец, пан Юрий, волновался, когда уходил к боярину по вызову, даже простился с ними со всеми, не зная, увидит ли их снова. Когда же он вернулся, то чуть не прослезился и тихонько шепнул ей, что её муж жив и вскоре явится. Об этом всюду говорят, такие вести приносят сами же стрельцы.

«Отец!..» Она тогда впервые взглянула как-то по-иному на него. И что увидела?.. Стареющий и слабый характером, и щёки дряблые, когда-то полные, сейчас обвисли, и уголки глаз сползли уныло вниз. У неё уже не было прежнего почтения к нему. А вот свою мать, Ядвигу Тарло, дочь сандомирского хорунжего, она побаивалась. Та была дамой с характером, несклонная, однако, удерживать своего мужа от расточительной жизни. Сам же пан Юрий в молодости, бывало, ходил в походы, как только король Баторий, в ту пору правивший страной, собирался куда-нибудь войной. А уж походами вся жизнь того короля была заполнена. И в его царствование Посполитая всё время воевала, своих границ, возможностей своих ещё не знала. У него, у пана Юрия, было два брата. Оба были старше его. Талантами тоже не были, однако, отмечены они. И ещё были две сестры. Одна из них, Екатерина, вышла замуж за Николая Стадницкого. Вот через него-то они и породнились с ними, со Стадницкими, большим, известным в Польше родом…

— Хм! Хорошо хотя бы сухо, — проснулась и сразу заворчала пани Барбара, повела глазами на Доротею, на свою соперницу за место при царице.

— Государыня, я же не могу так! — взмолилась под её строгим взглядом Доротея, вмиг выдернув Марину из дум о прошлом. Затем, сообразив, что ей защиты здесь не найти, она сменила тон и стала привычно ныть: — Вода и всё вода! Хотя бы немножко квасу!..

Она вздохнула. По её щёчке скатилась слезинка, за ней другая, и алые губки сложились в гримаску милую. И подурнела сразу она, и стала жалко выглядеть она, красавица, сводившая с ума всех гусар, и молодых и старых. Она была как нежный лепесток, взлелеянный в широтах тёплых, попавший на просторы Севера, где злобствуют лишь русские морозы. А к ним в придачу казаки, бродяги и шиши[48], разбойники простые, завзятые обманщики, купцы, дерущие за обиход, за мелочовку, неимоверную цену, крестьяне грязные и дьяки…

Ох, уж эти дьяки! Они были повсюду, куда ни глянешь — тотчас же натыкаешься на дьяка царского.

— Как тараканы расплодились! — ворчали даже сами русские стрельцы…

До польских рубежей оставалось совсем немного, когда перед ними опять появилась какая-то деревенька, всего две-три избы.

Они вошли в одну. Изба, просторная, внутри вся грязью заросла, скудна была вещами, и те были разбросаны. Похоже, хозяева бежали отчего-то в панике.

Тут из-под хлама вдруг выскочила крыса. Нахально волоча свой длинный хвост, она промерила им всю избу и шмыгнула под печку. И что-то зашуршало ещё в дальнем углу. Ну так и есть — там мыши…

— Фу, нечисть! Отвратительно! — испуганно вскричала Казановская, закрыла нос надушенным платочком. — Мы ночевать не будем здесь! Хоть холодно, но всё равно шатры поставьте! Да от избы этой подальше!

Она выскочила из избы и пошла с паном Юрием к повозкам.

Стрельцы в недоумении посмотрели вслед дамам, которые отказались от такой роскошной хоромины. Они же, по своей простоте, собрались отдать им под ночлег вот эту самую избу. Но тут же они беспечно загалдели, набились в неё сами, раскинули