Десять: она пьет воду из кувшина.

Одиннадцать: она снова спит, повернувшись спиной к комнате и свернувшись в позе зародыша.

– Как долго она провела в комнате?

– На этот момент прошло всего четырнадцать часов. Она быстро потеряла ощущение времени. Никакой перемены света, понимаешь? Ее биологические часы накрылись почти сразу.

– Как долго она там провела?

– Пока я не получил доказательств своей правоты.

Двенадцать: она кружит вокруг стола с мясом, камера поймала, то как она украдкой смотрит на кусок.

– Это снято на следующее утро. Я спал; камера делала снимки каждые двадцать минут. Посмотри на ее глаза…

Стив пригляделся внимательнее. На лице Шерил проступило отчаяние, она казалась изможденной, дикой. Казалось, она хочет взглядом загипнотизировать мясо.

– Ей, кажется, плохо.

– Она устала, вот и все. Она много спала, так уж вышло, но сон, похоже, истощил ее больше прежнего. Сейчас она уже не знает, день на улице или ночь. И, разумеется, она проголодалась. Прошло полтора дня. Она уже испытывает сильный голод.

Тринадцать: Шерил снова спит, свернувшись еще сильнее, словно хочет проглотить себя.

Четырнадцать: она опять пьет.

– Я заменял кувшины, когда она спала. А спала она крепко. Я мог там джигу станцевать, а Шерил все равно не проснулась бы. В полной отключке.

Куэйд осклабился. Безумец, подумал Стив, этот человек – безумец.

– Боже, как же там воняло, – продолжил Куэйд. – Ты знаешь, как иногда пахнут женщины; это не пот, это что-то другое. Такой тяжелый аромат: мясной. Кровавый. Она приехала ко мне, когда у нее заканчивались месячные. Я этого не планировал.

Пятнадцать: Шерил прикасается к мясу.

– Вот тут уже появились трещины, – сказал Куэйд с тихим ликованием в голосе. – Вот где начинается ужас.

Стив изучил фотографию. Зернистость снимка смазывала детали, но крутой Шерил явно было больно. Она сморщилась, наполовину от желания, наполовину от отвращения, когда трогала еду.

Шестнадцать: она снова бросается на дверь, Шерил дрожит. Рот превратился в черное пятно страха, Шерил кричит на безликую дверь.

– Она каждый раз начинала обвинять меня, как только прикасалась к мясу, – заметил Куэйд.

– Это уже сколько?

– Где-то около трех дней. Ты сейчас смотришь на голодную женщину.

Это было легко заметить. На следующей фотографии Шерил по-прежнему неподвижно стояла посреди комнаты, стараясь не смотреть на соблазнительную еду, все ее тело было напряжено от мук выбора.

– Ты моришь ее голодом.

– Она может легко протянуть десять дней без еды. Религиозные посты – дело обычное в любом цивилизованном обществе, Стив. Шестьдесят процентов населения Великобритании страдают от клинического ожирения, когда ни возьми. Да и она все равно была слишком толстой.

Восемнадцать: Шерил сидит, эта толстая девушка, в углу комнаты и рыдает.

– Вот примерно в это время у нее начались галлюцинации. Но так, всего лишь небольшие психические срывы. Иногда она думала, что у нее кто-то ползает в волосах или по рукам. Я видел, как иногда она замирала и смотрела прямо перед собой, уставившись в пустоту.

Девятнадцать: она моется. Раздета до пояса, груди у нее тяжелые, Шерил совершенно равнодушна. Мясо уже потемнело по сравнению с предыдущими фотографиями.

– Она постоянно обмывалась. Примерно каждые двенадцать часов мыла себя с ног до головы.

– Мясо на вид какое-то…

– Вызревшее?

– Темное.

– В ее маленькой комнате довольно тепло; а еще там были мухи. Они нашли мясо, отложили яйца. Да, этот кусок вызревает прямо у нас на глазах.

– Это часть плана?

– Разумеется. Если свежее мясо отталкивало ее, то как насчет отвращения при виде гнилого? Вот в чем суть дилеммы, понимаешь? Чем дольше она не ест, тем отвратительнее становится то, чем ее кормят. Она попала в ловушку, и с одной стороны находится ее ужас перед мясом, с другой – страх смерти. Что уступит первым?

Стив чувствовал, что тоже попал в ловушку.

С одной стороны, шутка зашла уже слишком далеко, а эксперимент Куэйда стал упражнением в садизме. С другой стороны, Стиву очень хотелось узнать, чем закончилась эта история. Страдания Шерил несомненно притягивали его.

На следующих семи фотографиях – номер двадцать, двадцать один, два, три, четыре, пять и шесть – повторялась одна и та же рутина. Шерил спала, мылась, писала, смотрела на мясо. Спала, мылась, писала…

А потом двадцать семь.

– Видишь?

Она берет мясо.

Да, берет, пусть ее лицо искажено от ужаса. Говяжья нога теперь даже выглядит зловонной, она испещрена мушиными яйцами. Это отвратительно.

– Она кусает мясо.

И на следующей фотографии женщина зарывается лицом в гнилой кусок.

Стиву показалось, что у него во рту появился привкус распада. Разум услужливо подыскал для воображения подходящий смрад, язык как будто окунулся в подливку из разложившейся падали. Как она смогла это съесть?

Двадцать девять: ее рвет в ведро, стоящее в углу комнаты.

Тридцать: она сидит, глядя на стол. Тот пуст. Кувшин с водой уже разбит о стену. Тарелка расколота на куски. Говядина лежит на полу в слизи от разложения.

Тридцать один: Шерил спит, закрыв голову руками.

Тридцать два: она стоит. Снова смотрит на мясо, отвергая его. На ее лице явственно виден голод. Вместе с отвращением.

Тридцать три. Она спит.

– И сколько времени прошло? – спросил Стив.

– Пять дней. Нет, шесть.

Шесть дней.

Тридцать четыре. Фигура Шерил размыта, похоже, она бьется о стену. Стив не уверен. И уже не хочет спрашивать. Отчасти даже не хочет знать.

Тридцать пять: она снова спит, в этом раз под столом. Спальный мешок разорван в клочья, куски ткани и наполнителя разлетелись по всей комнате.

Тридцать шесть: она говорит с дверью, сквозь дверь, зная, что не получит никакого ответа.

Тридцать семь: она ест протухшее мясо.

Спокойно сидит под столом, как дикарка в пещере, и вгрызается в мясо резцами. На лице – полное равнодушие: вся энергия направлена только на цель. Есть. Есть, пока голод не утихнет, пока жуткая боль в желудке и головокружение не исчезнут.

Стив не мог отвезти взгляд от фотографии.

– Меня поразило, – сказал Куэйд, – насколько неожиданно она сдалась. Еще минуту назад сопротивлялась, как и прежде. Произнесла целый монолог, свою обычную мешанину из угроз и извинений, которую извергала изо дня в день. А потом сломалась. Раз – и все. Заползла под стол и съела все мясо до самой кости, словно ей подали самый лучший стейк.