— Конеечноо, — не скрыл желчного сарказма Пеши.

— Одного любовника мало, к старому потянула, а мы за всей этой любовной интермедией расхлебывай, — буркнул Ян, и получил тычок от Иштвана. — Скажи, не прав?! — взвился.

У Николая скулы побелели, челюсти свело — испуг за любимую перекрыла ревность и ненависть. Вот какая «чистая», да «светлая», "правильная"! А он, тоже, дурак редкостный! Нашел идеал!

— К детям она ходила, а не к любовнику, — презрительно окинула взглядом мужчин женщина.

— К кому?! — перекосило Ивана.

— К детям! Да не понять вам этого!

— Так, стоп, — отодвинул капитана Чиж, очень, очень ему разобраться хотелось. — Какие дети? У нее дети есть?

— Да! Много!

Николай нахмурился ничего не понимая, на Пеши и Сергеева глянул. Иштван поправил лямку лифчика с пистолетами и вздохнул:

— Теперь все ясно.

— Здорово! А мне ничего неясно!

— Пятерка, на исходную! — объявил динамик. Группа потянулась к дверям бокса, бросая недовольные и укоризненные взгляды на Кристину.

— Еще поговорим, — пообещал ей Федорович, на что получил презрительную мину и вид со спины.

— Заходи! — кинула с ядом в голосе.

— Ну, блин, а? — вздохнул опять Иштван.

— Подождите, я ни черта не понимаю! Франция, Русь, дети, любовники! Что за путаница?! — взвился Чиж.

— Остынь, "Ромео", — посоветовал Ян. — Все ясно как Божий день.

— Угу, — сунул в рот жвачку Сван. — Маринка ракушки собирает, Ромка из третьей группы пробы грунта, а Стаська благотворительностью занималась…

— Мать Тереза! — разозлился Иштван. — Нам сказать не могла?!…

— Отставить разговоры. Кому что непонятно, объясню позже! — рявкнул Иван вне себя от глупости Стаси и собственной недальновидности и ограниченности. Ну, как он сам не догадался? Как поверил, что Стаська правда к какому-то любовнику бегает! Вот олух! Да ясно же, что девочка одно на уме держала — помочь кому-нибудь, не зря пожить. Материнский инстинкт, психологов за ноги! Поэтому и крупы и алтыны и исчезновения. Наверняка организовала что-нибудь вроде сиротского приюта, шефствовала. Фу, ты! Это как раз в ее духе, а остальное мимо, потому что больше их мышлению подстать. И ведь, казалось, знал ее, понимал, на что способна!

— Получается, мы со своей колокольни судили? — дошло до Чижа. — И никого у Стаси нет?

— Это важно? — покосился на него Сван. — Охота вам сейчас фигней заниматься, чушь всякую перемалывать?

— Ему важно, — заметил тихо Иштван.

— Мне может тоже! — рыкнул Сван. — Но важнее вытащить эту «фею»! А потому уже глупостями озадачиваться.

— Отсчет пошел, тихо ребята, — попросил Ян. Мужчины замолчали.

Безумием было вести раненную к себе — слишком далеко. Но останавливаться и сдаваться на милость кого бы-то не было — самоубийством. Поэтому Теофил выбрал возвращение и, уповая на милость Божью, гнал коней вперед. Ночью он, наконец, вступил в ворота родного замка, отдавая приказы на ходу. Слуги засуетились, забегали, храня любопытство, отчего господин явился, только отъехав и, что за женщина с ним, при себе. Потом все разъяснится.

Объявиться в полях близ Каркасона та еще радость.

Бойцы резво нырнули в траву, чтобы не привлекать внимания и уставились на Ивана:

— Какой план?

Если б я знал, — поморщился тот.

— Ян — держишь связь. Сван, Чиж, раздобудьте плащи.

— Где? — развел руками Вадим, намекая на необъятные просторы полей без единого признака населенного пункта, кроме крепостных стен Каркасона, виднеющихся далеко впереди.

— Извилинами пошевели, — буркнул Иштван. Чиж ужом нырнул в траву. Сван сплюнул жвачку и нырнул за ним. По дороге в сторону города двигалась телега и шли два монаха — чем не цель?

— Мы двигаемся к воротам, — объявил товарищам капитан.

— Поняли. Две сутаны вижу. Будут.

— Не переусердствуйте.

— Это как получится, командир, — фыркнул Сван.

"А-а!.. Хак!" — послышалось.

— Ну, я же просил!

Иштван выглянул из травы и заметил отсутствие монахов:

— Взяли.

— Ага. Не перепутайте нас, — весело пропел Сван и на дороге вновь появились мужчины в сутанах.

— Доминиканцы, — фыркнул Иштван.

— Прозит, — хохотнул Сван. — Оные появляться много позже, после резни при Безье и победоносного марша по Лангедоку их учредителя Доминика де Гусман вместе с Симоном Монфором. Славные времена, между прочим. Пустили бы меня сюда через шесть лет, я бы им такую битву за веру устроил…

— Хорош болтать! — обрезал спич капитан. — Не вводи в заблуждение, с Монфором лихо гулял аббат Арнольд, настоятель аббатства Сито.

— Один фиг — фанатики.

— Может подпалить это Сито, пока птичка в гнездышке? — предложил Иштван.

— Я с тобой! — тут же вызвался Чиж.

— Отставить разговоры! Лингваторы включили и смотрим в оба!

— Зря, Иван, мы бы…

— Отставить, сказал. Знаю, что "вы бы". Одна вон уже занялась борьбой против несправедливости, найти б еще эту благодетельницу угнетенных.

— А Доминик, между прочим, уже бродит по этим местам и призывает еретиков в лоно святой церкви.

— Ага. В лоно инквизиции, — хмыкнул Сван. — Под руководством этого «святого» столько костров зажгут, что вся Европа потом в одно сплошное пожарище превратится. Правильно их "псы Господни" назовут!

— Лекцию на историческую тему закончили.

— Есть, — нехотя протянул Сван.

В замке Локлей, в предгорьях Перенев стояла суета, ползли слухи, рождались предположения и догадки. Замок гудел, не зная чего ждать. Весть о том, что граф привез с собой женщину, которая сейчас при смерти и вне себя от горя обихаживает ее, облетела всю округу. Сеньора здесь любили, он не давал в обиду папе своих людей, как и Раймунд Тулузский и одним тем располагал к себе. Слуги как могли угождали ему, пытаясь развеять печаль господина. Но тот ничего и никого не замечал. Он сидел у постели женщины, что металась в горячке и, истово молил о ее спасении. Берга — знахарка что примчалась на зов господина сделала, что могла, обмыв и обработав раны женщины, влив ей настой опия и белладонны в рот, но что толку от того мало, понимала, и честно призналась графу, что дальнейшее в руках Божьих, а ей поднять увечную не по силам.

Озвар сидел у окна и, хмуро поглядывая на друга, потягивал вино, ожидая, когда тот очнется и объяснится. Но тот упорно нянчился со своей «любимой», обтирал ее лицо, менял охлаждающую повязку на лоб, шептал слова успокоения и мрачнел все больше, видя, что женщине и на каплю лучше не становится. Ее горячка была понятна Федерику, но горячка друга имела иное, совершенно неуместное происхождение. Он не подозревал, что Теофил способен быть настолько терпеливым и трогательно заботливым по отношению к незнакомой даме. Любимой? Вздор. Когда успел и какого Бога ради влюбляться в ведьму? А сумасбродство проявленное при ее спасении, что это как не помутнение рассудка?