— По-моему лекций на сегодня достаточно, но если хочешь, зайди в любую аудиторию и слушай сколько хочешь.

Стася откровенно сбегала, но от него ли? От себя. Николай нравился ей все больше, притягивал, но может ли она, имеет право поддаться? Как было просто и здорово придумать любовника из древности, и тем останавливать ухаживания друзей, но Чиж, как будто ничего не знает, его мифический возлюбленный не останавливает. И самое плохое, что Стасе импонирует даже эта упрямость, сродная нахальству.

Нет, так не пойдет, не стоит, ненужно. Нельзя — неправильно — весь спектр «не». А «за» — тоска, желание быть нужной, любимой, любящей — живой.

Стася зашла в лифт и взмыла вверх — Чиж не успел за ней.

Николай смотрел, как женщину уносит кабина вверх и, думал: не спроста Стася побежала от него. От Ивана и Иштвана она не бегает, правда те и не настырны, как он, но вот кто прав, кто не прав — вопрос. Ответ же в Стасе. Может, дрогнула и потому бежала? Значит, нравится ей Чиж, значит, не уверена в себе?

Стася вошла в комнату и открыла нишу над изголовьем постели. Там был своеобразный аналой, тайник в котором только он и больше никого. Прошлое, законсервированное в нише, где он остался каким был, где даже запахи и звуки тех дней, что вместе провели. Илья…

— Это кто? — спросили за спиной. Стася дернулась и поспешила закрыть нишу, огрызнувшись:

— Какая разница?

— Я просто спросил.

— Я ответила, — обернулась, с упреком глянув на Иштвана. — Стучать не пытался?

— У тебя открыто. Ты последнее время вовсе не закрываешься.

— Это повод вламываться без предупреждения?

— Не ворчи.

— Что надо-то?

— Хотел к нам пригласить, посидеть, — сунув руки в карманы брюк, качнулся на пятках мужчина, мучительно вспоминая, где видел того парня, голограмму которого так бережно хранит Станислава. Не спроста — понятно, другое дело, откуда он его знает? А ведь точно знает, во всяком случае, точно видел. Где? — Стася, кто он? Твой… друг?

— Друг, — буркнула — отстань.

Странно, — прищурился. Память быстро сопоставляла все виденные лица за последний месяц и выдала одиночное задание — сопровождение лаборанта к катарам. Там, в монастыре он и видел этого мужчину! Но может не его? Если предположить, что Стася бегает к нему, тогда непонятно, зачем ей монеты Древней Руси? Этого он видел в монастыре Франции, начала тринадцатого века, в то время, когда папа Иннокентий взывал к крестовому походу, а катарская ересь пускала корни в Тулузе, Лангедоке, Гиене и Провансе.

Странно. Не связывается одно с другим.

— Стася, ты лгать не умеешь, не отмахивайся. Ты вообще, понимаешь, куда лезешь? Тулуза начала века — кипящая лава, ящик Пандоры. Она не подчиняется короне, живет сама по себе и машет красной тряпкой еретичества перед бешенными быками папского престола. Куда ты лезешь?

— Причем тут Лангедок? — насторожилась женщина.

— Причем тут алтыны?

— Не поняла.

— Это я не понял, кому и что ты впариваешь? Твоего друга я видел в монастыре близ Каркасона, когда перед трассой в мезозой меня с лаборантом, сопровождающим туда отправили.

— Ты уверен?… — глаза женщины стали огромными и насторожили мужчину еще больше.

— Уверен. И как ты совмещаешь Древнюю Русь и Древнюю Францию, мне не понятно. Для кого и для чего тебе собирать монеты Руси, если твоему дружку они не помогут. Для отвода глаз?

— Подожди, ты видел его?! — качнула рукой в сторону закрытой ниши, пытливо глядя в глаза Иштвана.

— Его. Ты в курсе, что в 1209 году там будет резня? В курсе, что объявят новый крестовый поход и сравняют Лангедок с землей?

Стася не слышала. Она ушла в прострацию, пытаясь сложить одно с другим.

— Ты уверен? — прошептала.

Иштван немного испугался — лицо женщины стало белым, глаза темными, казалось, она услышала нечто ужасное и одновременно, желанное. Она верила и не верила, хотела поверить и не могла. Пеши чуть отстранился, силясь понять, отчего ее настолько сильно задела информация о человеке, к которому по ее же словам, она ходит?

— Я-то уверен, — протянул. — Не понял только, почему ты неуверенна. Так ты к нему бегаешь или не к нему?…

— А где конкретно ты его видел?! В каком году?!

— 1203. Май. Очередная попытка папы Иннокентия призвать еретиков в лоно святой церкви, привела к тому, что им в лапы попали два альбигойских проповедника. Не помню, как их фамилии, это у Андрея спроси, он у них интервью брал. Там же этот был и, судя по потрепанной одежде и подавленному виду, его, похоже, тоже прижали. Он сидел в келье, когда мы мимо проходили, рядом с ним сидели монахи и что-то то ли втолковывали, то ли предлагали.

— Он был в оковах?

— В обычном платье. Лиловая туника, трико.

— Так он пленник?!

— Ты меня спрашиваешь?!

Стася расстегнула ворот куртки — душно стало. Илья жив? Илья жив?!! Почему же она еще стоит, почему она еще здесь?!

— Ты уверен, что это он?! Ты точно уверен?!!

— Да!!… Стася, ты можешь объяснить, что к чему?

— Могу, — кивнула и, развернув Иштвана, выпихала прочь из комнаты, закрыла замок и открыла панель шкафа, где хранила свой арсенал. У нее не было вопросов: что она делает, можно — нельзя, она знала одно — она должна пойти и вытащить Илью. Сказать Ивану? Он не поверит, было уже ни раз, ни два, когда весть о Илье приносили, но надежда пустой оказывалась. Если Иван и поверит на этот раз, начнется волокита: пока доложат, пока проверят, пока отправят группу… Русанова с ума сойдет за это время!

Стася связалась с Кристиной и после долгой нудной проповеди о долге и дружбе, получила вялое согласие переправить ее в нужную точку через час. Прекрасно. Женщина скинула в сумку нужное оружие и вынырнула в коридор.

— Ты уверена, что это он? — качнула головой Кристина, разглядывая приготовившуюся к переходу Стасю.

— Не знаю, но я должна проверить.

— Влетит.

— Ты ни причем.

— Ага, — вздохнула. — Кому я эту сказку расскажу?

— Мне нужны максимум сутки.

— Думаешь, не хватятся?

— Если что, я в городе.

— Ага, — губы поджала и вдруг обняла подругу. — И почему мы бабы, такие дуры?… Ладно, иди.

Стася закинула сумку на плечо и шагнула в бокс.

Иштван маялся. Бродил по гостиной и поглядывал хмуро на ребят, что бурно обсуждали следующий ход Яна и подсказывали Свану, куда ходить ему. Их ум занимали шахматы, его — странное поведение Стаси. Тревожно было на душе, а отчего — понять не мог, и чувствовал себя виноватым, а в чем и почему — тоже, загадка.