то как бы слитно. Когда дают музыке свободу, то она как бы едина и проста, как бы светла, как бы тягуча. И таким порядком заканчивают» («Лунь юй», 3.23). Наслаждаться музыкой радостнее всего вместе с другими людьми («Мэн-цзы», 2.1). Мелодии и ритмы утонченно и деликатно высвобождают человеческие чувства. Они связывают людей там, где слова бессильны: ведь, чтобы танцевать с французом, не обязательно говорить по-французски. Музыка запечатлевает состояние души, отражая намерения тех, кто ее сочиняет, исполняет, слушает или обменивается ею. Узнав о том, что новому знакомому нравится та же музыка, что и мне, я немедленно вхожу с ним в эмоциональный контакт («Нам обоим нравится Бах — следовательно, ты мне нравишься; я ненавижу фанк, и ты ненавидишь фанк — так давай разделим это чувство!»). Музыка буквально настраивает людей на одну волну, она создает между ними резонанс. В эпоху Хань в китайском языке родилось чудесное словосочетание, обозначающее очень близких друзей: их стали называть «знатоками звуков». «Люди одной тональности», как именует их в своей версии перевода этих слов Кеннет Девоскин, — это по-настоящему родные души. Кстати, классическая китайская поэзия нередко апеллирует к близким друзьям или влюбленным как к «тем, кто понимает звуки».

Поскольку правильная музыка объединяет людей, гармония как эстетическое свойство в интерпретации конфуцианских мыслителей становится политическим фактором. Компетентными можно считать тех правителей и чиновников, которые умеют воспринимать музыку. Они знают, какие инструменты, мелодии, танцы, исполнители уместны в том или другом случае. Музыка занимала видное место в китайских придворных ритуалах. При дворах Сражающихся царств нередко возникает фигура слепого музыканта, исполняющего роль мудрого советника самого государя. Он лишен зрения, и поэтому его гипертрофированный слух чутко улавливает все, о чем говорят в дворцовых покоях; он знает настроения людей и чувствует, что творится вокруг. Чжоуский гимн из «Ши цзин» описывает, как чудесная игра слепого мастера музыки заставляет прислушиваться самих предков (глава «Ю гу»). Конфуций упоминает о слепом музыканте с величайшим почтением («Лунь юй», 15.42), а в «Ли цзи» говорится, что иметь такого человека в своих наставниках — образец ритуальной благопристойности (глава «Ли ци»).

Сюнь-цзы посвящает музыке целую главу. «Разговор о музыке» («Юэ лунь») начинается с утверждения, что «музыка — это радость»: здесь обыгрывается двойной смысл китайского иероглифа «музыка» — будучи произнесенным особым образом, он означает «наслаждение»[83]. Люди устроены так, что они не могут не реагировать на звуки и движения. Песня и танец — выражения эмоционального состояния, которые нельзя подавить, утверждает Сюнь-цзы. Но, чтобы придать эмоциям подобающую форму, музыкой необходимо управлять. Кто-то должен контролировать наши врожденные страсти, дирижируя ими (латинское слово conducere — «дирижировать» — буквально означает «вести вместе», «собирать»). Как и ритуал, музыка обеспечивает «тонкую настройку» наших инстинктивных порывов, позволяющую нам действовать согласованно. Чтобы родилась мелодия, каждая нота должна занимать свое место, а чтобы соответствовать музыке, танцорам надо соотносить свои движения с ритмом. «Плоть и кости настолько знают свое дело, что каждое их движение созвучно с ритмом барабанов, колоколов и ансамбля — ни одно не выбивается из общего ряда» («Сюнь-цзы», 20.4)[84]. Звук может возникнуть из индивидуального переживания, но он сделается музыкой лишь после того, как вольется в ансамбль. Сюнь-цзы снова подчеркивает, что в музыке важен порядок, обуздание свободного потока эмоций: «Музыкальные выступления — величайший источник единства в мире, проводник к середине и гармонии, необходимое и неизбежное выражение эмоциональной природы человека» («Сюнь-цзы», 20.1). Таким образом, правильно исполненная музыка ведет людей к действию в унисон. Военный оркестр вынуждает войско маршировать в ногу, а государственный гимн способен утихомирить буйную толпу, заставив людей подпевать. На стадионе во взбудораженный хор самозабвенно орущих глоток ненадолго вольются и священник, и хулиган, болеющие за одну и ту же любимую команду.

Ко временам Сюнь-цзы в китайскую музыкальную теорию уверенно встроился космос: в ней утвердилось понимание того, что музыка отнюдь не техническое изобретение, созданное легендарными мудрецами и первыми музыкантами из ничего. Грандиозные бронзовые колокола эпохи Чжоу, добытые археологами, указывают на то, что древние китайцы хорошо разбирались в акустике, тонах, ритмах и мелодиях, полагая, что они генерируются самой природой. Считалось, что музыка и танец вышли из природного мира, из звуков и движений птиц и зверей. (Запечатленные в бронзе надписи и стихотворные строки «Ши цзин» в одинаковых выражениях описывают колокольный звон и птичье пение.) Исходя из этого, звучание духовых инструментов выводилось из пения феникса, а партии ударных и исполнение танцев связывались с движениями животных.

Идея о том, что природный мир откликается на цивилизующее воздействие музыки, была широко распространена в Древнем Китае. Овладевая музыкальным мастерством, мудрецы могли преображать природный мир: «Зашевелятся пернатые и крылатые животные, будут расти рога у рогатых, насекомые выйдут из спячки и оживут, птицы станут высиживать яйца и выводить потомство; животные, покрытые шерстью, будут спариваться и выкармливать детенышей; у млекопитающих не будет мертворождений, а у яйцекладущих — разбитых яиц. Ко всему этому приведет путь музыки» («Ли цзи», глава «Юэ цзи»)[85]. Иначе говоря, умелый музыкант способен улавливать звуки и движения природного мира, потом представляя их людям.

В сердце древнекитайской философии музыки лежало убеждение в том, что существует фундаментальное соответствие между музыкальной эстетикой, природными процессами и в конечном итоге вселенской гармонией: то, что хорошо звучит, должно и работать эффективно, и ощущаться комфортно. Поскольку космические трубы и струны изначально гармоничны, люди, подстраиваясь под ритмы вселенной посредством музыки и ритуалов, сами приобщаются к этой гармонии. Музыка тем самым становится космической силой: исполните ее правильно — и постигнете «гармоничный союз неба и земли, равновесное слияние инь и ян» («Люйши чуньцю», 5/2.3). Таким образом, найти резонанс с другими людьми и настроиться на них — это лишь первый шаг. Конечной же целью должно выступать исполнение Небесной музыки («Чжуан-цзы», 14.3) и погружение в гармонию Вселенной. Мир откликается на малейшие изменения высоты и тембра. Чуть заметное изменение в модуляции голоса или дрожании струны сказывается на вселенском равновесии. Каждый звук неизменно отдается эхом — и в хорошем смысле, и в плохом.

Там, где эстетическое и нравственное совпадают, музыка оказывается ценностно нагруженной. Конфуцианцев интересуют как те, кто исполняет музыку, так и те, кто ее слушает. Если в музыке воплощаются нравственные особенности индивида или коллектива, то вполне можно предположить, что небрежное прикосновение к цитре или грубый удар в колокол выказывают неаккуратность и в остальных делах, включая работу. Легкомысленные напевы распускают людей. Хорошая музыка, напротив, присуща уравновешенному человеку и гармоничному социуму. Деградирующие общества производят какофонию. Вульгарные мелодии подобны нечистому воздуху: они нарушают баланс телесных ощущений и психологическое