– Какая еще Яэль? – спросил он. Он не знал никого по имени Яэль, кроме кузины своей матери, которая была похоронена в Хайфе. Последовало приглушенное бормотание, потом из трубки донесся женский голос:

– Здравствуйте.

– Да?

– Это Яэль. – Она помедлила, ожидая, что у него что-то зашевелится в памяти. Неужели с ним все так плохо, подумал Эпштейн и потер глаза сухой костяшкой пальца. – Я вам кое-что привезла. Отец попросил меня обязательно это вам передать.

Все еще осоловелый, Эпштейн вспомнил, как в воскресенье утром, едва рассвело, не в силах больше вынести ни минуты в жесткой узкой постели в «Гилгуле», он ополоснул лицо холодной водой и пошел поискать чашку чаю, чтобы успокоить свой все еще расстроенный желудок. По пути он едва не врезался в Переца Хаима, который выходил из своей комнаты. Перец закатал рукав и затягивал черные полоски своих филактерий на бицепсе, словно наркоман, затягивающий жгут. Сейчас тягу наподобие наркотической ощутил сам Эпштейн: страстное стремление добраться до вены, шедшей прямо к сердцу. Он прикоснулся пальцами к груди, там, где бился мускул, неспособный справиться с его густой кровью.

– Хотите, чтобы я оставила пакет здесь, на стойке? – спросила она. – Я вообще-то тороплюсь.

– Нет! Не надо, – торопливо сказал Эпштейн; он уже встал и тянулся за брюками. – Подождите, я сейчас спущусь.

Дрожащими пальцами он пропихнул пуговицы в петли на рубашке, почистил зубы, ополоснул лицо и на секунду замер перед своим мокрым изображением в зеркале, с удивлением заметив, как сильно отросли волосы.

Он увидел ее в вестибюле прежде, чем она его заметила; она склонилась над телефоном, нахмурив бледный высокий лоб. На ней были джинсы и кожаная куртка, и теперь, когда она была полностью одета, он увидел, что нос его Вирсавии проколот и в нем поблескивает крошечный бриллиант. Он направился к ней, и неожиданно ему почудилось что-то знакомое в ее профиле, сходство с кем-то, не замеченное той ночью две недели назад. Когда он произнес ее имя, она подняла голову, и их глаза встретились во второй раз. Но если она и вспомнила, то не показала этого.

Она работала над сценарием о жизни Давида и вместе с режиссером фильма ходила на встречу, организованную ее отцом в Иерусалиме. К концу вечера, когда она собралась ехать обратно в Тель-Авив, раввин попросил ее отвезти ему вот это – и она достала из сумки золотую папку. На ней были напечатаны слова: «ДИНАСТИЯ ДАВИДА», над ними щит со львом Иудейского царства и Звезда Давида. Она протянула ему папку, но Эпштейн не пошевелился.

– Вы снимаете фильм? – сказал он изумленно. – Про Давида?

– А почему вы удивляетесь? Кому ни рассказываю, реакция всегда одинаковая. Но про Давида, в отличие от Моисея, еще ни разу не снимали хорошего фильма, хотя он самый сложный, проработанный и завораживающий персонаж во всей Библии.

– Да нет, не в этом дело. Я просто… – Но он удержался и не стал ей говорить, что уже много ночей подряд читает псалмы. Что нечто внутри него, полное силы, но имеющее изъяны, может иметь корни в этой древней истории. – Я интересуюсь Давидом.

– Тогда вам надо было прийти вчера.

– Точно надо было?

Она с усмешкой описала, как гости входили под арку из искусственного камня, которую сторожили два гонца, одетые в королевские наряды. Они объявляли каждого гостя, а потом играли трель на своих сигнальных рожках. В фойе перебирал золотые струны арфист в ниспадающих бархатных одеждах. Лучше эту сцену поставить невозможно, как ни старайся, сказала она.

Снова посмотрев на свой телефон, она сказала, что ей правда пора идти, она опаздывает на встречу.

– Куда вы едете? – спросил Эпштейн.

– В Яффу.

– Я тоже туда. Давайте я подвезу вас на такси? Я хочу побольше услышать про фильм. – Он удержался и не спросил, почему дочь раввина, которая с иронией смотрит на любимый проект отца и, судя по всему, старается иметь с религией как можно меньше дел, вообще хочет снять фильм про Давида.

Она надела темные очки, подняла с пола свою тяжелую сумку и слегка улыбнулась чему-то за его плечом.

– Мы ведь уже знакомы, правда?

Груз с собой

Мы вышли из ресторана во Дворце нации и проехали всего десять минут, как вдруг увидели цепь зеленых армейских машин, заблокировавших дорогу. Движение в северо-западном направлении замерло, каждую машину останавливали и проверяли солдаты. Фридман переключил радио на новости, и они полились в машину с взволнованным напором. Я спросила, в чем дело, и он ответил, что это может быть что угодно: прорыв стены, опасность взрыва бомбы, террористическое нападение в городе.

Мы ползли вперед, подбираясь к началу очереди, и атмосфера с каждой минутой становилась все более зловещей. Когда мы наконец выехали вперед, двое солдат с висевшими на груди автоматами обошли наш автомобиль со всех сторон, заглядывая во все окна и под низ машины – с помощью зеркала на длинной ручке. Я не понимала ни их вопросов, ни ответов Фридмана, которые казались мне куда длиннее, чем требовалось, чтобы удовлетворить интерес этих подростков в военной форме, выполнявших приказы, которые наверняка мало что для них значили. Девочка была высокая и косолапая, она все еще боролась с прыщами, но обещала однажды стать красавицей; мальчик был коренастый, обросший волосами и заносчивый, он явно слишком интересовался властью, которую давала ему эта ситуация. Фридман и так был напряжен, а вопросы быстро стали его раздражать, и это только усилило заносчивость мальчика – мужчиной назвать его было сложно, и, возможно, в этом и состояла проблема или одна из многих проблем. Я ждала, когда Фридман задействует свои тайные связи и нас немедленно отпустят с кучей смущенных извинений. Но когда наконец он нашел свой бумажник в одном из объемистых карманов жилета, он вынул из него и протянул дрожащей правой рукой самое обычное удостоверение личности. Солдат выхватил его, быстро изучил, затем повернулся и обратился ко мне на иврите.

– Я американка.

– Что у вас с ним за дела? – Он указал на Фридмана подбородком с ямочкой, напоминавшей отпечаток пальца, в которой не росли темные и в остальном непослушные волосы.

– Дела?

– Как хорошо вы его знаете?

– Мы познакомились пару дней назад.

– Почему познакомились?

Фридман попытался вставить что-то на иврите, но солдат жестом и парой резких слов заставил его замолчать.

– Почему вы с ним познакомились? – снова требовательно спросил он.

У меня в голове вертелись разные варианты ответов. Я