Вышла она на свободу в 1986 году, в разгар перестройки, осмотрелась в новой жизни и пошла служить в один из первых кооперативов, возникавших тогда по всей стране. К деньгам не спешила: знала, что за ней следят. Только в 1992 году, когда сгинул прежний режим и следить за ней стало некому, баба Валя извлекла из нескольких хорошо продуманных тайников, разбросанных в разных местах, свои сокровища. Сберкнижки на предъявителя пришлось выкинуть, лежавшие на них деньги испарились. Но была в тайниках и валюта, было и золото.

Баба Валя была натурой деятельной. Как и Никита Скалон, она хотела от любой власти только одного: чтобы не мешали работать. Глядя, как появляются в российских магазинах диковинные товары — заморские ветчины и колбасы, мороженые и консервированные овощи, произведенные в Польше по французской лицензии, — она спрашивала себя: почему мы так не можем? Присмотрелась к нескольким фермерским хозяйствам в Подмосковье и предложила открыть коптильный цех.

Страна за прошедшие годы изменилась радикально, и в то же время поразительным образом все осталось по-прежнему. Баба Валя понимала, что бороться с начальством бесполезно, его надо подкупать. В этом деле она была гроссмейстером, и ее коптильный цех заработал, обогащая и саму бабу Валю, и фермеров, и целую стаю местных, районных и областных чиновников. Она открыла второй цех, выпускавший консервированные овощи, поставила на поток выращивание шампиньонов.

Были у нее и недоброжелатели. И первый среди них — директор совхоза, трансформированного в ассоциацию сельхозпроизводителей. Бывший совхоз пытался выживать рядом с фермерами. Шла тяжкая война на истощение — с поджогами, диверсиями и саботажем. Бабу Валю душили налогами, но она была хорошим бухгалтером и умела укрывать доходы. Вялотекущая война тянулась с переменным успехом тринадцать лет, но бывшему директору совхоза неожиданно повезло: один могучий московский чиновник сделал ему чрезвычайно выгодное предложение, сулившее не только быстрое обогащение, но и возможность свалить ненавистную бабу Валю.

Директор взял у московского бонзы через подконтрольный ему банк большой заем, якобы на развитие ассоциации сельхозпроизводителей. На самом деле они втихую поделили деньги. Львиная доля досталась москвичу, но и директор обижен не был, а ассоциация сельхозпроизводителей обанкротилась. Банк, а через него московский бонза завладел сельскохозяйственными угодьями, на которых хотел построить роскошный рекреационный комплекс с полями для гольфа. Но московскому воротиле нужна была вся земля бывшего совхоза, а часть земель, да притом самых ценных, примыкающих к берегу реки, задолго до этого отошла фермерам. И на фермерской земле стояли цеха бабы Вали.

На нее наехала налоговая. Те самые инспекторы, которым она годами платила дань, и все было шито-крыто, вдруг обнаружили страшные недоимки и нарушения финансовой отчетности. Предъявила претензии пожарная охрана, потом приехал представитель санэпидстанции и закрыл производство. И все вокруг, как по команде, вдруг перестали брать взятки, все сделались неподкупными и принципиальными.

Фермеры, у которых отнимали землю, поехали в Москву протестовать на Горбатом мосту, и баба Валя поехала с ними. От Белого дома их стала гнать милиция, и тут бабе Вале «пришили» сопротивление представителям власти и оскорбление действием.

Так она и оказалась в московском СИЗО номер шесть в Печатниках. В ходе следствия всплыла ее первая судимость, и, хотя она была давно погашена, хотя и статьи такой, как «частнопредпринимательская деятельность», в кодексе давно уже не было, это лыко тоже пошло в строку. Бабу Валю признали рецидивисткой. Новый удар судьбы она приняла стоически. Не роптала, не жаловалась, около года провела в СИЗО в ожидании суда, а суд все откладывался. Впрочем, спешить ей было некуда: предварительное заключение засчитывалось в срок, а что приговор будет обвинительным, она не сомневалась.

Свою историю баба Валя рассказала Нине много позже, а на первых порах велела ей думать, кто мог ее так подставить.

На второй день пребывания в тюрьме Нину вызвали к следователю. Он официально сообщил ей, что экспертиза установила состав найденного у нее вещества, оказавшегося чистым героином, и что ей предъявляется обвинение в хранении с целью распространения.

— А отпечатки моих пальцев на пакете найдены? — спросила Нина.

— А это неважно, — ответил следователь.

— Зачем же у меня брали отпечатки пальцев?

— Чтобы проверить, не было ли у вас прежних судимостей, приводов. Не фигурируют ли они еще в каком-нибудь деле.

— Они не фигурируют даже в этом деле. Я не прикасалась к этому пакету.

— Его изъяли из вашей сумки, — злорадно улыбаясь, напомнил следователь. — Вот протокол.

И он показал ей аккуратно оформленный протокол с подписями понятых, имена которых ей ничего не говорили.

— Но это неправда! — возмутилась Нина. — Не было никаких понятых! У меня есть свидетель.

— Можете вызвать его в суд. Хотя… не советую. Зачем вам впутывать свою приятельницу? Хотите, чтобы у нее были неприятности?

— Здесь нет моей подписи, — упрямо сказала Нина.

— Вот и подпишите.

— Нет, я эту филькину грамоту подписывать не буду.

— Как хотите. — И он вызвал конвой. — Сейчас мы поедем в суд, и вам установят меру пресечения.

То, что называлось залом заседания, показалось Нине таким же серым и грязным, как тюремная камера. Вся процедура не заняла и десяти минут. В качестве меры пресечения ей определили содержание под стражей. Самое сильное впечатление на нее произвела встреча с адвокатом. Она не сразу поняла, что это адвокат. Он присутствовал на слушании, но не произнес ни слова, пока Нина протестовала, рассказывала, вернее, пыталась рассказать судье, что протокол сфабрикован, что никаких понятых не было и что наркотик ей подбросили. Судья не стала ее слушать.

Ее увезли обратно в СИЗО, и там, в комнате для допросов, она встретилась с человеком, которого уже видела в зале суда, но не обратила на него никакого внимания. Внешность у него была ничем не примечательная, даже неприятная. Плечи узкие, а бедра широкие. Большой бултыхающийся живот. Модельеры назвали бы такую фигуру стекающей. Лицо бледное и помятое. «Потасканное», — подумала Нина.

Он представился адвокатом, но гораздо больше походил на следователя, чем сам следователь. Он заглядывал ей в глаза и говорил тихим, вкрадчивым голосом, говорил так проникновенно, так ласково, словно пытался внушить: «Я ж вам хочу помочь. Ради вас стараюсь. Но вы должны помочь себе сами». Он посоветовал ей во всем сознаться.

— Мне не в чем сознаваться, — возразила Нина. — Наркотик мне подбросили.

— Но, милая моя, хорошая моя, — он прижал руки к сердцу, — кто же вам поверит? Кто ж поверит, что вам подбросили неразбодяженный героин?

Опять это проклятое слово.

— Вы мой адвокат, — ответила Нина. — Вы должны мне верить.

— Ну хорошо, хорошо, — примирительно кивнул он, — я вам верю. Но поймите, это совершенно неконструктивная линия защиты. Вам лучше во всем сознаться, а я вам по первоходке выкрою треху. Ничего страшного, года через полтора выйдете. А будете упрямиться, — пригрозил он, увидев, что Нина намерена спорить дальше, — получите десятку плюс штраф до пятисот тысяч.