Нет, следующим Гришаниным грехом оказалась не кража… Дело похуже было. Называется: «осквернение христианских праздников языческими сексуальными игрищами». Именно так записал бы диспозицию данной статьи Олег Иваныч. А конкретно: бегали в ночь на Ивана Купалу несколько отроков с отроковицами же по лугам в чем мать родила. В том числе и Гришаня. На качелях качались. Потом через костер в том же виде скакали. Потом… В общем, предавались блуду. И это за пять с половиной веков до сексуальной революции! Ну, блуд — ладно… Раннее начало половой жизни тут в порядке вещей. Только не в ночь на Ивана Купалу! Блуд блудом — в данном случае дело не в этом. В язычестве поганом, вот в чем! Костры, качели… Будут тебе и качели — «дыба» называются — и костер, может статься, будет… Хоть и гуманен суд новгородский, да бывали случаи. Лет двадцать назад сожгли тут одних за грехи куда меньшие…

— Чего шлялся-то по лугам этим?

— Так весело ж!

— Весело ему… Ну, веселись теперь. А вообще — хорошо, хоть про меня вспомнил. Теперь вместе думать будем, как быть. Подай-ка квасу. Яд-то тебе даден уже?

— Нет еще… — Гришаня покачал головой, улыбнулся несмело.

Олег Иваныч задумался. По идее, лучше б было рассказать все Ионе, да вот только проклянет потом владыко Гришаню, родственничка своего незадачливого. На веки вечные проклянет и грехи замаливать в монастырь дальний отправит — к бабке не ходи. А ведь, кроме Ионы, еще и Пимен имеется, и Феофилакт, и Варсонофий. Да еще митрополит в Москве, церкви глава православной. Кто их знает, как они в таком разе к отроку отнесутся? Уж больно много всего набирается. Нет, ничего говорить Ионе не надо, а предупредить тайно нужно. Инкогнито. Чтоб опасался яда. А яд этот у Ставра пускай отрок возьмет… А может, не брать? Вообще, лучше б Гришане свалить куда подальше.

Услыхав про «куда подальше», Гришаня кивнул, согласился. Многое произойти может, покуда его не будет. Да и все прегрешения со временем забудутся.

Олег Иваныч усмехнулся… Ну да, забудутся, как же! Плохо Гриша Ставра-боярина знает! Однако вслух ничего не сказал, не стал расстраивать повеселевшего отрока. С чего тот радовался — было не очень понятно, вроде ведь ничего конкретно и не решили. Но, с другой стороны, выговориться, поведать страшную свою тайну знающему человеку — это само по себе было уже большим делом. Тем более — не чужой человек Гришане Олег Иваныч, как сам отрок говорил — «отца вместо»…

Потом уже, как почивать собрались, вспомнил Олег Иваныч про записку. Вытащил, разгладил бережно, подозвал Гришаню. Глянь-ка…

Гришаня голову почесал, нос смешно поморщил, сказал, что грамотку сию разгадать трудновато будет. Может, утром лучше?

— Не фиг, — тут же пресек Гришанину леность Олег Иваныч. — Понимаю, что трудно. — Усмехнулся, съязвил, не удержавшись: — Это тебе не групповуху в лугах устраивать, тут думать надо.

Отрок махнул рукой, уселся за стол, бумаги лист попросил да перо гусиное…

Начал буквицы в строчку выписывать. Аккуратно так, одну под другой. Олег Иваныч за спиной стоял, дивился.

Щ — под Б, Ш — под В, и так далее.

Гласных букв почему-то не было вовсе.

— А они и не меняются, — обернувшись, пояснил Гришаня. — То литорея книжная. Смотри, Олег Иваныч: каждой верхней буквице — нижняя соответствует, и наоборот… Видишь?

Олег Иваныч кивнул.

— А раз видишь, так на, читай теперь, а я спать пойду… Вон, буквы-то все выписаны.

Отпустив сонного Гришаню, Олег Иваныч придвинул к себе Софьину записку. Надписал сверху нужные буквы…

«Наконец благодарю тебя, господине, за спасение от злоковарных татей на пути из Тихвина. Думаю, пристало нам встретиться, если на то Божья воля будет и твое разумение. О чести моей не печалься, я женщина новугородска вольная и сама себе хозяйка, и ты, господине, порухой мне не будешь, ибо иного благородному рыцарю и вовек не сталось. О встрече договоримся через Никодима, молю тя, тайно делай сие, ибо есть у меня могущественный враг из числа новгородских herrensrat. Софья».

Ниже была приписка: «Встречи жду».

Олег Иваныч неожиданно покраснел. Давненько не получал он любовных записок, класса с пятого, но почему посчитал сию записку любовной — сказать не мог бы. Посчитал почему-то, и все тут!

«Могущественный враг»… Ну, это, знамо дело, — Ставр, кто ж еще-то? Ой, не зря он в церковь Михаила на Прусскую шляется. С Федоровского-то ручья, чай, не ближний свет.

«Встречи жду». Ах, Господи…

Олег Иваныч потянулся. За окнами кричали первые петухи. Наступало серое осеннее утро.

Он сокрушенно думал: «Напрасные мечты!

Меня своей любовью не осчастливишь ты,

А без тебя в могилу сведет меня тоска».

То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака.

«Песнь о Нибелунгах», Авентюра Пятая

Как дело измены,

Как совесть тирана

Осенняя ночка темна…

Революционная песня

Ночь, холодная октябрьская ночь, была темна и ненастна. Черные, похожие на гнилые потроха тучи давили на спящий город, на каждого человечка в нем, от знатного боярина до самого худого шильника, каким-то жутким колдовским прессом. Словно чувствуя это давление, мычала неспокойно скотина в усадьбах, глухо ворчали псы. Дул ветер, швырял заряды мокрого — пополам с дождем — снега, шевелил корявые ветки деревьев, неприлично голые, склизкие. Иногда порывы ветра становились сильнее, и тогда, словно злобствуя, расходились по сторонам тучи, и проглядывал на какой-то миг месяц — большой, кроваво-красный, чем-то похожий на пережаренный блин. Потом тучи снова сходились, проглатывая попавший в ловушку месяц, как болотная тина. Каркали — кликали беду вороны, перекрикивая ветер. Где-то за городской стеной, в лесах, выли волки.

Бились о стылые берега черные воды Федоровского ручья, еще не схваченные льдом, но уже давно готовые к этому — холодные, грязные, вздувшиеся после осенних дождей почти до самого настила деревянного моста.

Вдоль ручья, оглядываясь, словно волки, медленно шли двое. Сторожились — не поскользнуться бы, не свалиться в черную хладную жижу. Возникли — словно бы ниоткуда — напротив церкви Федора Стратилата. Тащили большой мешок, вполголоса ругаясь. Вернее, тащил-то один — бугаистый мужичага. Второй — мелкий плюгавец — шагал позади, подгоняя. Погодка была нелюдская, а им в самый раз! Нет лишних глаз, и вряд ли встретится на пути запоздалый прохожий.

Ветер в который раз развел тучи. Показавшаяся на миг луна, скорее — лишь только самый ее краешек — осветила лица путников тусклым багряным светом. Тупую бородатую рожу бугая и недовольно скривившуюся физиономию плюгавого — с длинной козлиной бороденкой.

— Поторапливайся, — недовольно взглянув на луну, поморщился плюгавец. — Не ровен час…