Маркиз де Буийе в своих мемуарах так оценивает поведение Ферзена: «Природное хладнокровие, которому сопутствовала невероятная сдержанность, удержало его от головокружения от успехов».

Мария-Антуанетта все еще чувствовала себя всесильной королевой и с удовольствием позировала скульптору Гудону — этот бюст считается одним из лучших изображений королевы. Она там красива, величественна, с высоко поднятой головой и своей презрительно выпяченной габсбургской нижней губой.

— Если бы я не была королевой, сказали бы, что у меня дерзкий вид, не так ли? — спросила она у своей портретистки Виже-Лебрён. Аксель следовал семейной традиции служить опорой трону, но никогда не упускал случая использовать положение фаворита для улучшения своего положения. В частности, он просил Марию-Антуанетту посодействовать его повышению в звании с учетом участия в военных действиях в Америке, в чем ему отказал Совет военного министерства.

«Я принял участие в четырех походах в Америке [64] , и, если решение Совета останется в силе, мне потребуется еще восемь, чтобы стать бригадным генералом. Я рассчитываю найти в благодетельных милостях, столь присущих вашему величеству, прощение моей докучливости и уверенность в том, что, невзирая на важные дела, каковые должны занимать ее особу в сей момент, королева снизойдет бросить мимолетный взгляд на то, о котором я имею честь сообщать ей».

Но известно, что одновременно фон Ферзен не отказывался от любовных приключений. При этом некоторые из его любовниц утверждали: при горячем сердце он всегда сохранял холодную голову. Аксель довольно пространно писал о своих интрижках в дневнике, но ни словом не упоминал чувства к королеве. Он делил свое время между службой в полку, который переводили из одной «омерзительной провинциальной дыры» в другую, и Швецией, куда его время от времени призывал король Густав III. Монарх теперь полностью отказался от маски просвещенного правителя в пользу неограниченного самодержавия, ввел при дворе стеснительный этикет, строгую цензуру в печати и продолжал множить ненужные расходы, возводя роскошные театры и дворцы, что вело к разорению страны, требуя от своих подданных также вести расточительный образ жизни. Отец фон Ферзена открыто упрекнул Густава в принесении интересов государства в жертву своим прихотям, на что получил следующий угрожающий ответ:

— Вы несколько раз сотрясали трон моего отца. Остерегитесь хоть раз дотронуться до скипетра его сына!

Дело о колье

Во Франции ситуация была не лучше, ибо разразился скандал, связанный с так называемым «делом об ожерелье». Роскошь и замысловатость туалетов ХVIII подчеркивалась обилием ювелирных украшений, инкрустированных в основном бриллиантами. К парадному туалету полагалась масса украшений: серьги с подвесками, зачастую в три ряда, дабы компенсировать высоту причесок, передок корсажа, весь расшитый драгоценными камнями, эполеты, аграфы на рукавах, пуговицы, поясок из четырех частей, шнуры, поддерживающие и красиво драпирующие шлейф огромной юбки на панье. Кстати, в большой моде были цветные бриллианты, но, поскольку в природе они встречаются редко, ювелиры научились решать этот вопрос простейшим образом, подкладывая под камни разноцветную фольгу. Разумеется, Мария-Антуанетта унаследовала драгоценности своей свекрови, Марии Саксонской, и супруги Людовика ХV, Марии Лещинской. Известно также, что коллекционированием бриллиантов увлекался еще король Людовик ХIV, так что придворные ювелиры трудились не покладая рук, переделывая оправы на более современные и перегранивая старые бриллианты более выигрышным образом. Помимо них Мария-Антуанетта покупала еще кое-что, за каковые неразумные поступки получала выговоры от матери и брата.

Великой любительницей украшений слыла графиня Дюбарри, которой ее царственный любовник ни в чем не отказывал. Впоследствии эти драгоценности помогли ей не впасть в нищету, но и они же довели ее до эшафота. Именно для нее два парижских ювелира, входившие в разряд лучших мастеров своего дела, Шарль-Огюст Бёмер и Поль Бассанж, задумали создать ожерелье, по роскоши превосходившее все, что вышло доселе из ювелирных мастерских. Они закупили для этого камни самой чистой воды, причем семнадцать из них были особо крупными, от 5 до 8 карат, три грушевидных камня — 9-11 карат, еще один, самый большой, в нижней подвеске — 12 карат. В некоторых описаниях также упоминается маленький красный бриллиант. Общий вес 647 камней составлял 2800 карат, вместе с оправой ожерелье весило около двух килограмм. Украшение оценили в два миллиона ливров. Надо сказать, что готовое изделие в модном тогда стиле «склаваж» имело весьма аляповатый вид. Разумеется, такое количество камней пришлось покупать в долг, с расчетом быстро вернуть взятые взаймы деньги. Но жестокая судьба спутала карты ювелиров: Людовик ХV скончался от оспы, а мадам Дюбарри немедленно отправили в изгнание. Ювелиры трижды предлагали ожерелье то Марии-Антуанетте, то Людовику ХVI, но каждый раз получали отказ. Они сделали предложение и королеве Португалии, но та сочла бестактным тратить подобную колоссальную сумму на столь кричащее украшение в то бедственное время, когда еще не была восстановлена ее столица Лиссабон, почти полностью разрушенная чудовищным землетрясением 1755 года.

Ювелиры в отчаянии метались в поисках выхода, когда общие знакомые свели их со знатной дамой, графиней де Ламот-Валуа. Та прозрачно намекнула, что могла бы походатайствовать за них перед своей родственницей — королевой, но продажа ожерелья должна держаться в глубокой тайне. Через некоторое время дама сообщила, что совершение сделки поручено кардиналу де Рогану, причем ее собственное имя никоим образом не должно было упоминаться. Действительно, в январе 1785 года в лавке ювелиров появился кардинал де Роган, осмотревший ожерелье, а через несколько дней вызвал обоих мастеров в свой парижский дворец для согласования условий сделки и подписания договора. Он не стал обсуждать цену в 1 600 тысяч ливров, но была договорена рассрочка на два года с уплатой по четверти суммы в полугодие. Кардинал также прозрачно намекнул, что покупает украшение не для себя, но его подпись на договоре представляла собой достаточную гарантию, ибо имя де Роган испокон веков ассоциировалось не только с исключительной знатностью рода, но и с большим богатством.

Кардинал Луи де Роган принадлежал к древнему роду, который вел свое происхождение от суверенных властителей Бретани. Именно его предки гордились своим девизом: «Королем быть не могу, герцогом — пренебрегаю, я — Роган!». Правда, с тех пор утекло много воды, семья обрела