– Вы думаете всё настолько серьёзно?

– Уверен.

– Хорошо, отец, сделаю всё, что смогу.

Обсудив с сыновьями все детали сборов, ландграф отпустил их. Густав побежал скорее рассказывать новость матери и сестре. Берхард же задержался.

– Ты что-то хочешь спросить, сын? – поинтересовался Генрих.

– Да… – неуверенно начал Берхард. – Почему?.. Почему вы вот так внезапно решили нас с Густавом отправить из замка?

– Я уже давно хотел, чтобы вы…

– Сейчас, накануне холодов… Это из-за матушки? Из-за всего, что здесь произошло в эти дни?

Генрих потупил взор. Берхард оказался весьма догадлив. Видимо, он уже повзрослел, и не стоило с ним вести себя, как с ребёнком, пора быть с сыном открытым. Вот только это оказалось труднее, чем казалось.

– Неужели она поверила слухам о моей виновности, о моей подлости? – продолжал вопрошать Берхард с нарастающим пылом. – Неужели она сама попросила вас удалить меня из замка?

– Нет, она об этом не просила, – тут же ухватился Генрих за более лёгкий вопрос. – Это лишь моё решение, я даже не советовался ни с кем…

Но Берхард уже не слушал, на него нахлынули эмоции, и мучившие его переживания вырывались наружу:

– За что матушка меня ненавидит?

– С чего у тебя такие мысли?..

– Я же вижу, я чувствую!.. В каждом её взгляде, в каждом слове, в каждом движении. Ответьте мне честно, отец. Вы должны знать. В чём виноват я перед ней? За что наказан презрением?

Генрих замялся. Он не был готов к такому разговору. Да, перед смертью Эльза взяла с него слово, что он расскажет их сыну правду, но Генрих предполагал выполнить это обещание значительно позже. Как можно позже.

– Пожалуйста, скажите мне правду, – просил Берхард, видя замешательство отца. – Послезавтра я уеду на несколько лет, не дайте мне жить на чужбине с камнем на сердце. Возможно, сейчас, в последние дни я ещё успею повиниться, заслужить хотя бы один тёплый взгляд. Откройте правду, отец, я должен знать.

Генрих ещё ниже голову склонил. Видимо, придётся всё рассказать. Генрих взглянул на сына – глаза мальчика были наполнены мольбой и надеждой. Что ж, если Берхард так сильно страдает, он имеет полное право знать правду о себе.

– Хорошо, ты узнаешь всё, – сказал Генрих и усадил сына рядом с собой. – Та женщина, которую ты называешь своей матушкой, на самом деле таковой не является.

– Как так? – глаза Берхарда широко распахнулись от удивления.

– Ландграфиня фон Регентропф не родная мать тебе.

– Но как же?.. – растерялся Берхард, он не был готов услышать подобное. – А кто же тогда моя матушка?

– Очень красивая и добрая женщина, её звали Эльза Штаузенг. Она была единственной дочерью уважаемого в городе бюргера. Мы с ней горячо любили друг друга. К сожалению, подарив тебе жизнь, она умерла. А Патриция, пересилив боль, которую нанесла ей моя измена, согласилась принять тебя и воспитать вместе с Густавом и Маргарет. Она искренне желала заменить тебе утраченную мать. Но, видимо, у неё не получилась роль эта.

Генрих встал, подошёл к шкафу у стены и открыл дверцу. В глубине ящичка лежала небольшая бронзовая шкатулка, взяв её, Генрих вернулся на место. Подняв крышку, он бережно извлёк из шкатулки маленькую миниатюру в скромной деревянной рамке.

– Вот, посмотри, – подал он миниатюру сыну. – Это твоя настоящая мама.

Всё ещё ошеломлённый рассказом отца, Берхард молча взял в руку маленький портрет. На нём была изображена молодая девушка с нежными чертами лица; волосы её были черны, как вороново крыло, кожа смуглая, глаза тёмно-карие смотрели с любовью, на губах играла мягкая улыбка.

– Ты на неё очень похож, сынок, – добавил Генрих и после спросил. – Носишь ли ты жемчужный кулон в виде капли?

Берхард кивнул головой и в доказательство достал из-под рубашки кулон на золотой цепочке.

– Это украшение твоей матери, в него вложена частичка души её. Носи его, не снимая, и никакая беда не коснётся тебя. Матушка была с тобой всё это время, хотя ты её и не знал, а теперь она станет к тебе ещё ближе.

Мальчик крепко сжал кулон в ладони. Чувства переполняли душу его, сердце билось сильно, мысли метались, а на глаза навернулись слёзы.

– Позвольте мне взять этот портрет себе, – тихо попросил он.

– Конечно. Теперь он твой, – разрешил Генрих, погладив сына по плечу. – Но прошу, сохрани при дворе имя матери своей в тайне, как я хранил до сих пор. Это необходимо для будущего твоего, для тебя нужно. И с Густавом и Маргарет тоже не откровенничай.

– А Кларку я могу сказать?

– Кларку можешь.

Внезапно дверь резко распахнулась и в кабинет влетела разгневанная ландграфиня. Увидев её, Берхард быстро спрятал миниатюру за спину и отошёл в сторону.

– Неужели правда то, что мне только что поведал Густав? – прокричала Патриция, вонзив свои сверкающие зелёные глаза в мужа. – Ты действительно собираешься выслать его из Регенплатца?

– Не выслать, а отправить для обучения к королевскому двору, – поправил Генрих. – Его и Берхарда.

– Разве до весны нельзя было подождать? Берхарда отправляй куда и когда хочешь, но Густава оставь!

– Предоставь мне решать, что есть благо для моих сыновей. Лучше удели больше времени дочери. Я уже подобрал ей мужа, и в следующем году сыграем свадьбу.

Патриция ахнула и развела руками от возмущения:

– Хочешь лишить меня всех детей!

– Маргарет слишком увлечена собственной персоной и важностью исключительно своих интересов. Пора ей озабоченность о себе разделить на заботу о муже и заботу о доме. Когда я вернусь, мы всё обсудим.

– Почему же не сейчас? С чего это ты надумал столь срочно уехать? Да ещё и с сыновьями? Впрочем, я знаю с чего. Спасаешь своего любимчика, покрываешь его подлые деяния, пока они не обрели огласку! И вмешиваешь в это Густава!..

– Я ни в чём не виноват! – выкрикнул Берхард, защищая себя от незаслуженных оскорблений.

– Молчи, волчонок! – взвизгнула Патриция, покраснев от злости, в глазах её полыхала ненависть.

Мальчик отступил перед вспышкой гнева матери. Берхард теперь понимал, всё понимал, отчего этот гнев, отчего ненависть, обвинения, холод и презрение. Оттого, что он не сын для этой женщины, оттого, что он ей совсем чужой. И она ему чужая.

Эта мысль болью отозвалась в сердце его. Нет, не мог Берхард назвать Патрицию чужой, за столько лет она стала родной для него, он всегда называл её «матушкой», и он её любит. Глаза мальчика наполнились укором и печалью.

– Я ни в чём не виноват перед вами, мама, – тихо повторил Берхард.

– Молчи! – вновь вскрикнула Патриция. – Молчи и