«Это сделал я? – спросил он себя, не в силах нагнуться, подобрать пистолет, сделать хоть одно движение. – Неправда. Я не способен. Я убил! Конец. Это конец. Меня видели, когда я шел сюда. Меня опишет та девчонка со щенком. Что делать? Эта сука ничего не сказала! Я убил в порядке самообороны, это легко доказать. Пистолет был у нее. Она скупает краденые вещи, всякие вещи, теперь ясно. Лиза принесла ей… Где? В шкафу?!»

Он бросился к одному из шкафов, стоящих в комнате. Второй, с застекленными дверцами, был набит какими-то старыми скомканными газетами. Феликс рванул дверцы, увидел на полках множество сверточков разной величины, в углу лежали два огромных. Он рванул газету на верхнем, увидел пушистый черный мех, выругался. В другом был коричневый мех необычайной красоты, он узнал соболя. У его матери была коротенькая, очень кокетливая шубка из кусочков соболя, а здесь шуба была из цельных пластин. Феликс принялся потрошить сверточки поменьше, которых было великое множество. Из многих выпадала чепуха: тонкие обручальные колечки, какие-то серебряные брошки сомнительной ценности, но встречались вещи и поинтереснее – например, сцепленные друг с другом изумрудные серьги… Феликс повертел их в руках, плюнул, сунул обратно. Наконец он дошел до часов. Он прекрасно запомнил их тогда, у ломбарда, и теперь сунул в карман. Туда же пошла и бумажная обертка, на которой значилось: «400 наличн.». Он принялся за другие сверточки, с трудом удерживая их в руках.

– Чепуха, чепуха, какая все чепуха… – бормотал он, разворачивая бумажки и швыряя их обратно в шкаф. – Это все не то, это все ширпотреб… Чертова девка, куда она все это сунула?!

Он боялся оборачиваться, боялся увидеть изуродованный труп, боялся даже подумать, как он будет выходить из комнаты… Ведь придется что-то сделать с креслом, оно загораживает выход. Он убил ее не нарочно, это была простая самооборона.

В первом шкафу не оказалось ничего, что имело бы для него ценность. Закусив губу, он бросился ко второму, тому, который был набит газетами. В следующий миг обнаружилось, что в газетах находились разные вещи – какие-то страшно измятые вечерние платья, кофточки всех цветов и размеров, идиотские сапоги с фигурными каблуками, сумочки – лаковые, кожаные, парчовые, очки в дорогой оправе, даже флакон с духами. Феликс выругался, когда вывалил все это на пол и расшвырял по сторонам.

– Дрянь! Чертовка! – ругал он покойницу, которая все еще сидела в своем кресле, раскинув руки по обеим его сторонам. – Это же все не то! Куда она это дела?!

В комнате стояло множество старой пыльной мебели, он растерянно оглядывался, смутно соображая, где еще стоит поискать. Думать ему было трудно, и еще труднее было бороться с диким желанием убежать отсюда сию секунду! Он уговаривал себя: «Сейчас, сейчас, вот только найду… Не может быть, чтобы ничего не было, или я тогда ошибся? Нет, я ее видел, она вышла из той квартиры, в руке у нее была сумка, значит, она кое-что продала… Часы – это для отвода глаз; знаю я такие штучки… Неужели она продала все этой твари?! Нет, не может быть, у кого имеется столько денег… Точно не у этой…»

Наконец ему повезло. В глубине шкафа стояла треснувшая дешевая сахарница. Стояла так мирно и невинно, что он сразу что-то заподозрил. Уж очень она не вязалась с тряпками, которые ее прикрывали! Он вытащил сахарницу, поднял крышку… Оттуда прямо ему в глаза блеснул ряд синих камней…

Феликс затаил дыхание. Потом медленно, как будто камни были живые и могли его укусить, вытянул из сахарницы длинный змеящийся браслет тонкой работы. Восемь сапфиров неодинаковой величины, чистые, умытые, глубокой лиловости камни, уж в этом-то он понимает, будьте спокойны! Оправа – серебро, узор в стиле модерн, металл совсем черный, браслет явно давным-давно не чистили. Только в одном месте на серебре блестящая царапина – проверяли металл.

– Вот оно что… – процедил он сквозь зубы. – Вот это другой разговор! Вот почему ты молчала!

Он посмотрел на труп с какой-то благодарностью. По крайней мере, теперь он знал, что явился сюда не зря. Браслет просто изумительный, время сходится. Десятые годы, начало века. Работа редкой красоты, а таких сапфиров теперь не найдешь… Разбитое, окровавленное подобие человеческого лица, которое смотрело на него из кресла, привело его в себя. Он сунул браслет к часам, в карман куртки, задернул «молнию». Только теперь он сообразил, что к этой девице могли пожаловать и другие гости. То, что она парализована, исключало возможность переждать их приход, сделать вид, что никого нет дома, что хозяйка ушла. Непременно решили бы, что с нею что-то случилось, взломали бы дверь… А куда ему деваться? С третьего этажа прыгать?

Когда Феликс подумал об этом, его даже пот прошиб. Он торопливо осмотрел комнату, прикидывая, как уничтожить следы. Но он притрагивался слишком ко многим вещам, и среди них было столько мелких! Он вспомнил все предметы из обоих шкафов, и ему на миг стало дурно – ни за что не вытереть столько отпечатков пальцев! Он тут же одернул себя: «Это все равно, никто меня не найдет! Отпечатки пальцев – чепуха, это имеет смысл, только когда кого-то подозревают и можно найти пальцы, с которых снимут отпечатки… А сейчас я вместе с моими пальцами исчезну отсюда навсегда!» Он увидел пистолет, лежавший на полу. Поднял его, с опаской осмотрел. Ничего особенного. Игрушка. Как же он выстрелил? Теперь Феликс ни за что не смог бы повторить этого действия. Пистолет как-то сам собой полез к нему в карман и прочно там застрял. У него мелькнула смутная мысль, что пушка пригодится. Он что-то слышал про предохранитель, который помешает этой игрушке выстрелить ему в бок, если он случайно прижмет его локтем, но не решился его найти. «Разберусь потом, а сейчас вон отсюда!» Феликс застегнул куртку до самого горла, чтобы скрыть запачканную белую рубашку. На куртке следов крови не было, джинсы тоже были черные, он ощущал мокрое пятно на бедре, но его совсем не было заметно. Теперь надо было что-то сделать с креслом. Он старался не смотреть в лицо трупа и едва смог заставить себя ухватиться за поручни, двинуть кресло вбок. Получалось плохо, колеса мешали, и девица была тяжелая. В конце концов он освободил себе проход, подбежал к двери, приник к ней ухом. В подъезде было тихо. Но зато в квартире, которая была над ним, он отчетливо слышал ругань. Ругались мужчина с женщиной, потом оглушительно, над самой его головой, хлопнула дверь, на лестнице раздались тяжелые быстрые шаги.

– Ну и убирайся! – визгливо прокричала вслед женщина, и дверь снова хлопнула.

Он вытер пот со лба. «Если тут такая слышимость, наверное, выстрел слышали во всем этом проклятом доме… – соображал он. – Черт, как я не подумал об этом… И она так орала, когда мы дрались… Наверное, они точно слышали… И выстрел в конце… Но если все слышали – почему не пришли узнать, что тут творится? Может быть, здесь часто орали, они не удивляются таким сценам… Кажется, он уже спустился… Больше ждать нельзя!»

Феликс осторожно открыл замки, потянул на себя дверь, вышел на лестничную площадку… И оцепенел: мужчина лет тридцати, судя по всему, тот самый, что только что спустился сверху, стоял площадкой ниже, возле маленького окна, и закуривал сигарету. Лицо у него было мрачнее тучи, он едва взглянул на Феликса и снова уставился в окно. Феликс едва смог заставить себя отцепиться от двери. Нельзя было обращать на себя внимание, пугаться, прятаться. Вышел так вышел. И ничего тут особенного нет.