Оговорюсь, что в ту пору отставил я практику молитвы. Однако не стану скрывать, что под влиянием встречи с необычайной красотой и расстройства от неудачи Кристи с Анни Муни я приподнял ту лучину и послал во тьму безмолвную молитву: Близка радость для Ноу и Кристи.

* * *

В последующие дни Кристи отправлялся на работу, а я оставался дома и вокруг него, потерянный в мечтательной пустоте горя и бессловесной хандре отданного сердца. То ли потому, что измыслить неповторимые повадки я был не в силах, то ли мир исчерпал всю свою изобретательность, постигли меня сиропной неотвратимостью все шаблоны поведения, свойственного безнадежно влюбленным. Я не противился. Есть некий почет в этом – обретаться в призрачном обществе безответно влюбленных.

Дождь все еще откладывался и милосердием времени и памяти уже перемещался в ту действительность помилей, где дождь и не бывал никогда таким уж скверным, – Упадет капля-другая, да, какая беда в том? – и люди забыли потопы, протечки, лужи, струи и потоки. Выпустили они из поля зрения умов своих постоянную барабанную дробь лившего на них неба, житье в сырости, пробиравшей до подштанников, волглое чавканье в ботинках и зеленый грибок, разраставшийся до высоты некрупного ребенка в стенах некоторых домов, отчаянно не желавших признавать себя каменными подлодками. Из-за причуды человеческой природы новое делается старым, и люди начали задаваться вопросом, когда уже кончится эта чудовищная жара. Впервые в фахской истории картофельные посадки затребовали полива, и теперь то и дело попадались с ведрами и канистрами по дороге к колодцам и от них женщины и дети с обожженными солнцем лбами и веснушчатыми руками.

В Фахе “чисто” – наречие отрицательное. В обиходе теперь погодное Я чисто обгорел.

Многочисленные обгоревшие заявлялись в дом к моим прародителям, чтобы совершить звонки по телефону, интересовались моим здоровьем и повторяли версии вроде как произошедшего, добавляя одни подробности и исключая другие в живом предъявлении того, как измышляется действительность. Так все и было на самом деле: все приходские происшествия в ту пору обретали вторую жизнь, их без устали воскрешали, добавляя толковательные акценты или редактируя. Такова была одна из нитей, связывавших общину, и слышал ты эту байку или нет, значения не имело, ты выслушивал предлагаемый вариант, кивал и говорил: “Я знаю”, и знание это становилось на время вашим обоюдным утешением.

Как-то раз под вечер табуреты и стулья вернули из сада и расставили по кухне: созван был соседский совет. По домам ходил Мылан, разъездной торговец электроприборной компании. Жертва культа собственной личности, чтобы достичь максимальной действенности продаж и покрасоваться артистизмом, Мылан желал себе как можно больше публики. Поскольку размещался в доме телефонный аппарат и дом обрел положение неофициальной почтовой конторы, поскольку был на связи с миром и, как я уже отмечал, стал в округе неким средоточием жизни, обиталище Дуны и Суси избрали для показа того, что готовит нам грядущее.

В преддверии события заявилась бабушкина условная экономка миссис Мур – в зеленом габардине и оранжевом платке. Как и сама она, наряды миссис Мур не подчинялись диктату времен года. Из обширной сумки извлекла она метелку Фло и разместила на комоде – сие действо она, казалось, считала частью своего трудового плана, словно пыль сразу отступала и дом уже делался немножко чище. Затем, в ознаменование весомости грядущего события, она сняла ботинки, а это дело особых прихватов, тело миссис Мур – негнущийся старый дуб, и – буквально со вчерашнего дня – шнурки располагаются гораздо дальше, чем дотянуться пальцам. После чего сунула ноги в нечто похожее на комки тряпок – разновидность тапочек ее собственного изобретения, решавших сразу две задачи: во-первых, они собирали пыль прямо по ходу ее движения, а во-вторых, она не оставляла отпечатков ботинок на мокрых половицах.

– Как будто, – пояснила она моей бабушке, – меня тут и не было вовсе.

Прежде чем накрывать плиту вощеной бумагой, она б перевела дух и выкурила одну штучку “Лесной жимолости”. Суся тоже выкурила б одну, и вот уж пыхтели они в жимолостной лесной глуши, какую считали приятной и свойской. Куря, миссис Мур поглядывала на меня в саду. Я побывал там, куда отправилась вся ее родня и почти все знакомцы, но оказался тем единственным, кто оттуда вернулся, а у воскресения, как мне вскоре предстояло обнаружить, есть свой особый шарм.

По неписаному правилу провинциальной жизни перед собранием предстояло нагородить целые горы суровых сэндвичей из домашнего хлеба и приготовить заварной кекс. В этом миссис Мур помощницей была никудышной, однако предложила подмогу воображением, стоя рядом с Сусей, – одна пятая “жимолости” отставлена в сторону и копит свою наклонную башню над приготовленьями, пока миссис Мур излагает, кто еще стал прахом. (Самой ей нездоровилось всю ее жизнь, заявляла она, того и гляди помрет; этот маневр миссис Мур удавался до тех пор, пока не стукнуло ей сто четыре и Бог ее не нагнал.)

Собрание созвали на три часа пополудни. Мылан – из тех, кто с девяти до пяти, и в три часа дня он был на самом пике, а у деревенских людей не водилось такой работы, какую нельзя отставить ради чего-то столь жизненно важного, как электричество, считал он. Лимерикский баритон с роскошной гривой черных волос, он вкатился во двор на фургоне.

– Сынуля, помоги мне внести вот это. – Таково было его приветствие.

Нести я не мог ничего, и его вход в дом несколько смазало необходимостью быть самому себе реквизитором. Увидев, до чего мала кухня – уклон кухонного пола добавлял ощущению тесноты, – Мылан вынужден был преодолеть в себе знакомое падение духа, какое настигало сбытовика всякий раз на сцене, не подобающей его талантам, дабы не позволить ему влиять на качество предстоявшего спектакля.

– Где все? – спросил он у Суси.

– Придут, – ответила она.

В кухню Мылан втащил на тачке набор устройств, чье существование до сего времени было вполне абстрактным. Многие были белы и новы столь сиятельно, что казалось, будто никакой предмет в приходе не бел в той мере, в какой ранее считалось. У всех из тыла тянулся черный провод с трезубой вилкой, смотревшейся одновременно требовательной и оголенно самцовой, с настоятельной нуждой отыскать трехдырчатую самку. Мылан попотел, втаскивая стиральную машину в парадный вход, чья дверная рама соответствовала человеческим габаритам. Какая жалость, что Дуны нет дома и он не может помочь, сказала Суся. Торф надо перевернуть, объявил он внезапно в то утро и подался с Джо на болото.

Гроздьями робости начали появляться соседи.

Мылан уже устроил спектакль в деревне, и зрители, судя по откликам, приняли его благосклонно.

– Хорошенький у вас домик, – сказал он Сусе, блестя по́том перед двенадцатифутовым очагом, где мелкие куски торфа выдыхали самодовольный дым, не подозревая, что время их подходит к концу. Пламастер[100] из него был отчаянный – чисто льстец, говорила потом Суся миссис Мур и отметала его комплименты, какие приходили на память, коротко запрокидывая голову, однако на месте, казалось, глотала и впивала их. – Очень тут, я не знаю, по-домашнему, – сказал он.