Оправдывая лишнюю наполненную тару на столе, я накрыл водку в рюмке куском хлеба – в знак поминок по своей, скоропостижно скончавшейся, любви. Пусть это напыщенный символизм, но мне так захотелось. Я не желал зла Ирке, не строил в голове мстительных планов – я ее отпустил. Во всяком случае, очень на это надеялся. Она предала меня, значит, я этого заслужил. Пусть живет, как знает. А вот Колосову голову отбить бы не мешало…

Шумно выдохнув, я всосал ледяную жидкость одним глотком, обжигая вечной мерзлотой свою отдохнувшую от караоке и табака глотку. Захрустел огурчиком, нарезанным вдоль и посоленным крупной солью. Хорошо…

Лоснящемуся сочным боком очередному помидору долго не пришлось меня соблазнять. Я исполнил его предназначение с удовольствием, присовокупив к Его Розовой Сахарности достаточное количество колбасы и майонеза. Чтобы придать звучность этому процессу, я подключил очередной огурчик.

Вкус приходит во время еды – я понял, что на столе не хватает сала. Таковое, с тонкой мясной прослойкой, оказалось в холодильнике, и полностью восполнило дефицит холестерина в моем организме, и я, наконец, вспомнил о хлебе. Перерывчик между первой и второй оказался несколько больше, чем требовала поговорка – но оно и к лучшему. Потому что, если заполнять организм спиртным без достаточного количества съестного, он запросто может распоясаться и начать орать песни, шатаясь от нарушения координации движения. А то и вовсе станет падать при попытке осуществления грязного домогательства к великовозрастной продавщице какого-нибудь в достаточной степени винного (или виновного?) магазина.

Вторые полстакана я махнул с такой же легкостью и удовольствием, удивляясь, что до сих пор никакого опьянения не было – из-за ударной закуски, должно быть. По этому поводу я тут же родил сентенцию: если водка без пива – деньги на ветер, то водка с закуской – деньги туда же.

Теперь я закусывал вяло – уже пропал тот увлекающий голод, и вожделение продуктового натюрморта в трехмерной редакции сменилось платонической пассивностью неголодного человека.

Но все хорошее когда-то заканчивается, а это умиротворение закончилось очень быстро. И очень неожиданно. Я выпил в третий раз, и обернулся козликом…

Становление козликом оказалось для меня процессом незнакомым, но увлекательным. Сначала я подумал, что это опьянение, по каким-то неведомым причинам задерживавшее свой выход, спохватилось и выскочило на сцену, запыхавшись и напрочь забыв свою роль. Для стороннего зрителя, то бишь меня, любимого, это выразилось в нарастающем монотонном шуме, плавно перетекающем из левого уха в правое, а потом обратно.

Что-то также произошло со зрением – вроде бы все вокруг стало темнее, но при этом вид имело более контрастный и отчетливый. И запахло как-то странно – больницей, что ли? Я так и не успел придумать точного определения запаху, когда началось представление.

Зрение притупилось по периферии, затемнившись там еще больше, и оставило передо мною освещенное поле обзора в форме небольшого овала. Напоминало это вид из маски для подводного плавания, только вместо рыбок прямо перед глазами начали плескаться какие-то красноватые огоньки.

Прелюдия длилась недолго, и вскоре затененность периферических участков рассеялась, и все вокруг стало почти обычным. За исключением нескольких надписей, составленных из красноватых огоньков. Как эти блики воплотились в буквы, я не заметил. Вот только что вокруг мелькало-мелькало в беспорядке – и на тебе. Правая часть «маски» посвятила меня в страшное мерцание строгого шрифта: «В организме обнаружен яд и наркотическое вещество – этанол». Внизу со скоростью хорошего «Сапсана» неслась бегущая строка «Количество спирта в организме около 80 мл, коэффициент концентрации алкоголя в крови – 1.0, в печени – 1.45, в спинномозговой жидкости – 1.5, а в головном мозге – 1.75».

Я себя чувствовал Робокопом, ибо надписи эти никоим образом не мешали мне лицезреть обычные предметы и мебель, а также членов семьи в виде неугомонного котенка Джина и двух кактусят. Молниеносная скорость обновления текста не утомляла и при этом требовала внимания гораздо меньше, чем, например, вождение автомобиля.

Что это за фигня такая, я понятия не имел – почитал бутылку водки, но там обещаний скорой белочки или других чудес не было. Ну что ж – здравствуй, новая синестезия!

Надписи, тем временем, начали менять собственный окрас, видимо – конкурируя между собой за мое внимание. Правая часть даже подключила некий высокотехнологичный электронный звук, долженствующий обозначать ейную близость к космическим технологиям. Или хотя бы хорошее знакомство с фантастическими фильмами.

Текст ее был таким: «Началась деградация когнитивных психических функций. Блокируются капилляры и кровеносные сосуды из-за слипания красных кровяных телец в „виноградные грозди“. Как следствие, из-за алкоголя гибнут клетки всего организма, в основном – клетки печени, почек, клетки мозга, сердца, легких, желудочно-кишечного тракта, органов внутренней секреции и периферической мускулатуры».

Нижняя бегущая строка, расширившись и стремительно рванув к центру воображаемого экрана, в ритме бойкого состава из семейства американских горок, извивалась на огромной скорости. То несясь вверх, к звездам, то срываясь оттуда в невидимую глубочайшую пропасть, отчаянно рассыпая искры бесполезными тормозами и захватывающая дух отчетливой близостью неотвратимой смерти. Я просто не мог отвести от нее глаз – она завораживала своим танцем, а от отчаянных падений хотелось громко кричать.

Вестибулярный аппарат начал намекать, что вскорости ему потребуется чуток стошнить организм, как того требуют такие сверхскоростные перегрузки. Зато слова этого поезда забыть было невозможно, они высекались в памяти всеми органами чувств – свистящим шепотом скорости, неоновым огнем букв, запахом озона и плавящихся рельсов, неожиданными рывками, толчками и сотрясениями. И еще вкусом крови из прокушенной губы.

«Непосредственное поражение организма соответствует сокращению продолжительности жизни на 34 часа, размеры отсроченного поражения оцениваются. Предполагаемые невосполнимые потери клеток мозга – 8 тысяч».

Я себя почувствовал последней сволочью, когда надписи стали приводить данные по погибшим. Данные постоянно росли, и темп убытия моих родных клеточек ничуть не снижался, хотя прошло уже около 15 минут после последней рюмки.

Раньше я бы сказал – «крайней», но сейчас подсознание мне подсказывало, что рюмка была действительно последней. Теперь я заслуженно колебался, какому из приступов моих синестезий присвоить звание Наиужасного – тому, с порнографией, или этому – с бюллетенем о состоянии здоровья. Очень уж этот бюллетень норовил превратиться то в передовой виртуальный плакат из наркологического диспансера, то в мой собственный некролог с цветистыми выдержками из отчета о вскрытии.