К середине 1942 года Шелленберг почувствовал, что пользуется достаточным доверием Гиммлера, чтобы попытаться обсудить с ним возможность мирных переговоров. Если не считать Геринга, находившегося «более или менее в опале», Гиммлер, по оценке Шелленберга, «был и до самого конца оставался самым могущественным представителем режима». Считая полную победу в войне недостижимой, Шелленберг в августе 1942 года провел в Житомире предварительную беседу с Керстеном (по рекомендации Гиммлера лечившим его от последствий нервного перенапряжения), от которого он хотел узнать, как лучше поднять эту тему в разговоре с Гиммлером. Обретя в лице Керстена верного и надежного союзника, Шелленберг уже на следующий день попросил у Гиммлера об аудиенции для обсуждения «дела, требующего непростого, но важного решения». После второго завтрака, за которым Гиммлер «превратился из сухого чиновника в радушного и любезного хозяина», Шелленберг попытался подготовить почву для разговора. Упомянув о необходимости разумного подхода к решению каждой проблемы, а также о необходимости тщательного анализа и оценки всех возможных вариантов, он напрямик спросил, не обдумывал ли рейхсфюрер альтернативные способы завершения войны. Сначала Гиммлер возмутился, но затем успокоился и стал внимательно слушать аргументы Шелленберга, доказывавшего, что руководителям Германии лучше заключить сделку сейчас, пока они еще могут действовать с позиции силы, а не ждать, покуда война на несколько фронтов настолько ослабит страну, что она растеряет все преимущества. Упомянул Шелленберг о том, какую роль он готов сыграть в предстоящих событиях:

«– Мое положение в настоящий момент таково, что мне, возможно, даже удалось бы повлиять на Гитлера. Я мог бы убедить его уволить Риббентропа, если бы был уверен в поддержке Бормана. Но Борман не должен ничего знать о наших планах. Он способен разрушить всю схему или перекроить ее в пользу компромисса с Советами. А этого нам нельзя допускать.

Гиммлер тем временем что-то бормотал себе под нос, потом стал грызть ноготь и наконец начал вертеть на пальце кольцо в форме змеи – верный признак сосредоточенности. Потом он посмотрел на меня и спросил:

– Вы могли бы начать действовать немедленно, но так, чтобы наши враги не интерпретировали это как слабость с нашей стороны?

Я заверил его, что мог бы.

– Отлично. Но откуда вы знаете, что все это не подействует как бумеранг? Что, если это усилит решимость западных держав достигнуть единства с Востоком?

– Напротив, рейхсфюрер, – ответил я. – Если переговоры начнутся должным образом, это предотвратит такую возможность.

– Хорошо, – сказал Гиммлер. – Как именно вы собираетесь действовать?»

Шелленберг объяснил, что пробные переговоры необходимо вести через «политический сектор секретной службы», поручив эту задачу доверенному агенту, облеченному реальными полномочиями. Одновременно Гиммлер должен был «нажать» на Гитлера, чтобы тот отправил Риббентропа в отставку и назначил на пост министра иностранных дел кого– то более сговорчивого.

После этого Гиммлер и Шелленберг развернули карту Европы и после непродолжительного обсуждения пришли к заключению, что Германия могла бы без особого ущерба для себя отказаться от большей части оккупированных территорий, чтобы сохранить власть в регионах, считавшихся исконно германскими. По словам Шелленберга, когда рано утром они, наконец, расстались, Гиммлер предоставил ему «все полномочия действовать… и дал честное слово, что к Рождеству Риббентроп лишится своего поста».

В своих расчетах Шелленберг, однако, не учитывал крайней осторожности Гиммлера, который никогда не участвовал в чужих интригах и спокойно относился к открытым нападкам таких людей, как Геббельс, предпочитая «подниматься к власти по черной лестнице». Тем не менее он, по свидетельству Шелленберга, все же «пытался потихоньку создать новое руководство рейха, естественно, с одобрения Гитлера. Гиммлер был убежден, что все, кто займет руководящие посты в правительстве, промышленности, коммерции и торговле, науке и культуре рейха… должны быть членами СС». Внешне, впрочем, все оставалось без изменений: рейхсфюрер СС все так же с головой уходил в текущие дела и увлекался несущественными деталями, словно был не вторым человеком в государстве, а мелким служащим, корпящим над стопкой бумаг.

Граничащая с нерешительностью осторожность Гиммлера привела к тому, что в конце года он не осмелился воспользоваться знаменитым меморандумом Мартина Лютера, в котором речь шла о психической неуравновешенности Риббентропа. Дело было и в том, что заместитель министра иностранных дел Лютер, благодаря интригам Шелленберга превратившийся из друга и наперсника Риббентропа в его злейшего врага, выбрал для представления своего рапорта крайне неудачное время. Гиммлер, полагавший, что утратил доверие фюрера, переживал глубокую депрессию и был просто не способен на сколько-нибудь решительные действия. Суть проблемы между тем заключалась в том, что Гитлер по совету Риббентропа решил поддержать боровшегося за власть в Румынии Антонеску, в то время как Гиммлер и Гейдрих отдавали предпочтение лидеру Железной гвардии Хории Симе. Накануне нападения на СССР Гитлер стремился укрепить связи с Румынией, однако подстрекаемый Гейдрихом Сима предпринял в январе 1941 года неудачный путч против Антонеску, завершившийся разгромом Железной гвардии. По соглашению с Антонеску СД держала Симу под арестом, однако пленнику каким-то образом удалось бежать. На протяжении целых двух недель Мюллер не осмеливался доложить Гиммлеру об инциденте, и прошло немало времени, прежде чем Сима был снова схвачен. Риббентроп, однако, сумел убедить Гитлера, что рейхсфюрер СС не мог не знать о побеге и не предпринимал никаких мер, надеясь с помощью Симы возбудить в Румынии новые волнения.

Если Гиммлер чего-то не выносил, так это критики или враждебности со стороны фюрера. Недолюбливал он и Лютера, который казался ему чересчур фамильярным и крикливым. Против Лютера настраивал Гиммлера и Вольф, в то время как Шелленберг, не оставлявший надежд сместить Риббентропа, убеждал рейхсфюрера не делать поспешных выводов. Гиммлер долго колебался, но в конце концов инстинкт самосохранения взял верх. Лютера арестовали и допросили, и репутация Риббентропа была спасена.

Справедливости ради следует сказать, что Гиммлеру никогда не хватало смелости открыто выступить против Риббентропа. Он опасался, что восхищение перед человеком, которого фюрер считал уступающим только Бисмарку, превышает доверие Гитлера к нему. В итоге тщательно подготовленный план Шелленберга провалился, а Гиммлер временно оказался в опале. В частном письме к жене, датированном 16 января 1943 года, Борман упоминает, что Гиммлер был «глубоко оскорблен… Он считает, что шеф несправедлив к нему». Он утверждал также, что пытался успокоить Гиммлера, который реагировал на критику со стороны фюрера «очень болезненно, вплоть до язвительности», и полагал, что рейхсфюрер находится на грани «нервного срыва».

Несколько позднее Шелленберг с отвращением узнал, что Гиммлер хотел открыто обсудить все происшедшее с Риббентропом, что, по его мнению, свидетельствовало о «трусости и нерешительности». Рейхсфюрер, однако, согласился с тем, что переговоры о мире следует вести через нейтральную страну. «Я не желаю знать все детали, – добавил он. – Это ваша работа».