А тот по-прежнему находился в своем доме под арестом. Майор гвардии Салтыков не отпускал его от себя ни на шаг. Все, что Александр Данилович мог сделать, это только написать своему воспитаннику, который от него отступился, своему бывшему зятю, который его отверг. Он так и поступил. В письме было сказано, что он не чувствует себя виноватым ни в чем, но готов смиренно принять немилость государеву и умоляет отпустить его на свободу и дать почетную отставку. Меншиков не прибавил слов — «в память о заслугах, оказанных мною Отечеству»: то ли из гордости, то ли из надежды, что Петр вспомнит о том, что разумелось само собой. Напрасная надежда! Письмо осталось без ответа. Как и то, что было отправлено Наталье Алексеевне…

Счастье — мать, счастье — мачеха, счастье — бешеный волк, говорят в народе. И теперь последнее стало совершенно ясно Меншикову. Алексашка, великий и в то же время подлый, алчный и тщеславный и в то же время самоотверженный патриот, прощался со всеми своими заслугами куда скорей, чем получал их, а с богатствами — куда скорей, чем грабил и копил. Дает жизнь по денежке — отнимает сундуками, верно и это изречение.

Тогда же Петр подписал указ (загодя составленный Остерманом), согласно которому Меншиков с семьей ссылались в свое поместье Ораниенбург. Опальный временщик лишался всех своих должностей, чинов и орденов и должен был дать обязательство ни с кем из своей глуши не вступать в переписку. В то же время по церквам был разослан приказ ни в коем случае не поминать при перечне высочайших имен Марию, бывшую невесту императора.

Уже на другой день Меншиковы, а с ними вместе Варвара Арсеньева покинули Петербург.

Особых скоплений народу на улицах не было, толпа провожала многочисленные экипажи изгнанника равнодушными взглядами, которые изредка оживлялись, когда начинали распространяться о нем новые слухи: что Алексашка-де просил займа у прусского короля, обещая выплатить все его долги, когда сделается императором, что завещание Екатерины было написано им собственноручно и ее подписи там не было, что он готовил военный переворот, собираясь удалить от постов всех офицеров гвардии и заменить их своими людьми… Молва, словом, приписывала Алексашке и не замышляемые им злодейства.

Однако, если Александр Данилович думал, что ссылкой в Ораниенбург его несчастье ограничится, он глубоко ошибался. Он недооценивал мелочности и мстительности Петра, Натальи и Елизаветы (а эти две дамы подзуживали императора как могли). Приказ за приказом исходили из дворца, курьер за курьером летели вслед за ссыльными… и в Березае семья была разлучена (есть определенная ирония судьбы в сем названии, столь созвучном со словом «Березов», где закончится жизнь Александра Даниловича, но тогда об этом никто не знал, да и о топонимических тонкостях размышлять было недосуг).

Березай — небольшая почтовая станция на пути из Санкт-Петербурга в Москву. Едва ли сыщется другая, равная ей по унылой заброшенности. Однако в тот осенний день здесь можно было увидеть внушительный обоз разнообразнейших повозок, телег и фургонов, причем каждый был навьючен доверху. Здесь было четыре кареты, каждая запряжена шестью лошадьми, сто пятьдесят берлин,[5] одиннадцать фургонов, в которых находились сто сорок семь слуг… На первый взгляд могло показаться, будто какой-то богатейший человек путешествовал так, как было принято в те годы, когда путешествие на дальнее расстояние по центру страны имело такой вид, какой в позднейшее время могла бы иметь разве что экспедиция в отдаленнейшие пределы империи. На самом же деле это были последние отблески величия, вернее, имущественного великолепия Меншиковых. В Березае у них была отнята по распоряжению царя значительная часть имущества, а семью разделили.

За исполнением монаршего распоряжения лично следил императорский курьер Шушерин, бывший из числа приятелей Ивана Долгорукого, и он являл собою живое воплощение государственной важности.

Ссыльных уже настигали в пути мстительные приказы царя: в Вышнем Волочке разоружили слуг временщика, в Твери велели отправить назад те экипажи и слуг, которые были бы сочтены курьером лишними, в Клину у Марии Меншиковой отняли обручальное кольцо. Взамен император отправил ей перстень, который она дарила ему при обручении. Отняли также все ордена, которыми некогда были награждены сам светлейший и его семья (разумеется, и те, которыми жаловались они при помолвке). Ну а в Березае от них отлучили Варвару Михайловну Арсеньеву и повезли на заточение в монастырь в Александровской слободе.

Горе семьи было страшным. Дарья Михайловна чуть живая прощалась с любимой сестрой. Александр Данилович бесконечно ценил свояченицу, которая обожала его всю жизнь, и хоть называли ее злым гением семьи, все же она была этой семье беззаветно предана.

От всех напастей Меншиков был при смерти: ему снова пускали кровь, исповедали, приобщили Святых Тайн… Однако срок его жизни и мучений не был еще исчерпан.

Отлежавшись в Березае, он снова смог пуститься в путь.

Почти месяц спустя после отъезда из Санкт-Петербурга поезд Меншиковых прибыл в Ораниенбург. Поскольку времена были беспокойные, при строительстве Александр Данилыч приказал поставить дом в крепостной ограде. Теперь вышло, что он сам соорудил себе же тюрьму.

Выход за ограду семье был воспрещен. Ко всем входам и выходам были приставлены часовые, дополнительные стражники вставали на охрану спальных покоев по ночам, опальным не давали шагу шагнуть без присмотра. Писать Меншиков мог только в присутствии приставленного для его охраны офицера.

Несчастья, впрочем, на том не закончились, однако теперь они были сопряжены с немалым позором для имени Меншикова. Конечно, он в жизни не знал, о чем писал Шота Руставели: «Легкомыслен, кто стяжает, жадностью себя черня», однако можно не сомневаться, что стыда натерпелся немало в своей глуши, получая вести из столицы.

Всеобщее мнение давно уже утвердилось, что Меншиков нажил состояние взяточничеством и казнокрадством. Теперь, после его падения, всплывало наверх многое, что прежде не смело показаться на свет.

В Тайном Совете еще в сентябре было читано принца Морица Саксонского (претендента на Курляндское герцогство) письмо, отданное Меншикову в день его ареста и оставленное им без внимания. Из этого письма открылось, что упомянутый Мориц обещал князю единовременно две тысячи червонцев и, кроме того, ежегодный взнос на всю жизнь по сорок тысяч ефимков,[6] если Меншиков пособит ему получить герцогское достоинство. Поднялись еще кое-какие письма, и 9 ноября состоялся указ описать все движимое имущество Меншикова, находившееся в покинутых московских и петербургских домах, дачах и имениях. По слухам, только в его петербургских домах было найдено столового серебра на двести тысяч рублей, золотых червонцев — на восемь миллионов, серебряной монеты — на тридцать миллионов, драгоценностей и камней — на три миллиона рублей. Нашли еще 70 пудов серебряной посуды в тайнике. Ну и так далее…