черноволосый красавец, одетый в форменный с иголочки костюм, в фуражке с большим импортным светло- бежевым верхом спускался по трапу.

— Веселов?

— Так точно.

Короткий ответ ему понравился, он поднял голову, обращаясь к провожавшему его старпому: — Введете в курс дела и свободны. Жду с женой к девятнадцати.

Старпом особо не инструктировал, узнав, что я на судне такого типа проработал два года, сошел с борта, оставив грузовые документы и ключи от своей каюты.

На судне было тихо, экипаж уже разошелся по домам, выгрузку еще не начинали, все было, как обычно на стоянке в родном порту. К исходу суток появился стивидор и попросил открыть трюма, в полночь начинали выгрузку. Второму штурману звонить не стал, особой причины беспокоить не было. Проверив состояние груза в трюмах, решил осмотреть помещения судна, и обнаружил в подшкиперской боцмана среди большой кучи стружки, коряво орудующего рубанком у столярного верстака. Он поругался с женой и был в сильном подпитии. Еле уговорил идти отдыхать.

Так до утра и не прилег, да и не очень хотелось. Утром ровно в семь вновь осмотрел судно и когда вышел на палубу, то увидел у третьего трюма рассерженного капитана.

— Чем вы занимаетесь, штурман? За выгрузкой не следите, у судна большой крен.

Стивидор при этих словах удивленно поднял брови, крен был всего градуса два. Подмигнув мне, он неудачно пошутил: — Это от ветра, он почему-то дует. Грузчики берут равномерно, можете проверить.

Капитан перенес свой гнев на него, я предпочел помолчать. Продолжая ругаться со стивидором, капитан обошел трюма и убедился, что причины быть недовольным нет, но не успокоился. Открыв дверь в подшкиперскую и, увидев кучу стружки, он схватил меня за рукав и указал на нее пальцем: — Тут бардак, а докладываете, что все нормально.

Мы вошли внутрь, и я пытался объяснить, что это дело рук боцмана и не вижу здесь криминала. К тому же я вахтенный штурман и порядок в подшкиперской не совсем мое дело. Сказав так, я понял, что совершил ошибку, но было уже поздно, капитану мой ответ страшно не понравился и он взорвался: — Прекратите болтать! С вами говорит капитан. Приказываю немедленно убрать!

— Хорошо, хорошо, но зачем же кричать? — Я, сам не знаю почему, прикрыл дверь и повернул торчащий в замке ключ.

К удивлению капитан изменился в лице и сказал примирительно: — Хорошо, — и выскочил на палубу.

Сдав вахту второму помощнику и заполнив судовой журнал (капитана на борту уже не было), я отправился в отдел кадров за направлением на "Эльву" и в ожидании своей очереди сел на знаменитую скамейку.

Не прошло трех минут, как дверь к начальнику открылась, и из нее вышли Михайлов и Гольдштейн. Увидев меня, капитан, словно обрадовался и остановился. Я встал.

— Вот он, Иван Алексеевич! Тот штурман, который послал меня на три буквы.

Я обалдел. Не давая мне опомниться, начальник широко распахнул дверь к себе в кабинет. — А ну, заходи!

Сев за стол он достал лист бумаги, протянул его мне вместе с ручкой: — Пиши заявление об увольнении.

— Как, за что? — спросил я. — Этого не было.

Мой ответ удивил начальника. — Ты хочешь сказать, что капитан врет?

— Этого не было, — настаивал я.

— Ну, вот что, — начальник поднялся с кресла, — здесь не детский сад. Пиши заявление и отдашь его Дорофеевой, у меня нет времени препираться с тобой.

В последний раз я пытался восстановить справедливость.

— Да не посылал я никого. Как я должен писать заявление, если этого не было?

— Пиши "по собственному желанию", и отдашь инспектору, — отрезал начальник, показывая, что разговор окончен.

Как это мне пришло в голову, не знаю, но, выйдя в коридор, как можно аккуратнее написал:

"Прошу уволить меня из ЭГМП по собственному желанию начальника Отдела кадров

тов. Михайлова И.А.".

Дата. Подпись.

Протянув лист вышедшей Евгении Ильиничне, быстро пошел вниз, с явным намерением в этот дом уже больше не появляться. Душила горькая обида, в душе бурлил штормовой прибой, пересохло в горле. Я едва успел дойти до трамвая, как меня догнал один из ожидавших очереди матросов.

— Дорофеиха срочно зовет, — запыхавшись, произнес он. — Приказала не возвращаться без тебя. Ты уж меня-то не подводи, — попросил он, видя, что я собираюсь уйти.

В кабинете инспекторов Дорофеевой не было. Сидевший за соседним столом новый, стажирующийся инспектор Захаров, улыбаясь, произнес: — Ну, штурман, и выдал ты пенку! Это ж надо! Я-то Ивану Алексеевичу твое заявление, не врубившись, отдал на подпись, ну он и подмахнул, не глядя. Евгения Ильинична как прочитала, всех на уши поставила, сейчас в Службе мореплавания Гольдштейна пытает. Горой за тебя стоит, не верит, что ты капитана на три буквы послать можешь.

— А я и не посылал.

— Ладно, ладно. Посылал, не посыл, Ильинична разберется, ее не проведешь. Только тебе этот номер с заявлением начальник припомнит, чего доброго еще к Гольдштейну в помощники и пошлет. Будь готов ко всему.

Дорофеева ворвалась, как вихрь. — Ишь, ты, какие мы гордые, — накинулась она на меня. — Ты хоть понимаешь, что наделал? А если бы я не посмотрела? Вылетел бы из пароходства, и визы не оставили бы.

— А что было делать, если мне не верят? Без работы не останусь, — не к месту ляпнул я. — Поеду в Питер, матросом возьмут.

— Не выйдет! Государство на тебя деньги три года не зря тратило, их отработать обязан. И нечего, как павлин, хвост распускать. Я что тебе говорила — не хлопай дверью!

— А я и не хлопал. Что я мог сделать, если меня никто не слушает?

— Как это никто? А ты мне сказал? Почему в Службу мореплавания к наставникам не пошел? Их первое дело в таких вопросах разбираться.

Внезапно она смягчилась: — Шутник ты, братец. Вот только пошутил ты с НА-ЧА-ЛЬ-НИ-КОМ и, прямо скажем, не к месту. Это ж, надо сообразить, чтобы такое написать: "По собственному желанию начальника". Капитаны-наставники обхохотались, а Гольдштейна заставили сознаться, ему не до шуток было. Твое счастье, что так закончилось, только ты теперь на особом учете будешь, начальство шутников, вроде тебя, не любит.

Она протянула мне направление, перестала улыбаться.

— О твоем новом капитане я тебе ничего говорить не буду. Повезло тебе, что он с Гольдштейном не в дружеских отношениях, но оба они тезки, может, еще и подружатся. Имей это в виду.

Так произошло мое знакомство с капитаном Гольдштейном, несомненно, фигурой известной и даже легендарной в Эстонском пароходстве, с которым мы еще не раз