Империи или Республике. Важна не сама должность, а убеждения того, кто ее занимает. Любая государственная должность требует чуткости; смирение — это вовсе не презрение к подчиненным, править должны вежливость и щедрость. И Папе, и Императору надлежит быть такими же вежливыми, как Беатриче. Постигший эту истину Адриан V говорит Данте: «Со всеми и с тобой // Я сослужитель Одного Владыки». Учение о щедрости распространяется на все сферы жизни.

Путь поэтов продолжается. Данте, наблюдая скупцов, лежащих «слишком плотной кучей», размышляет о справедливости воздаяния. Он не просто скорбит, он проклинает:

Будь проклята, волчица древних лет,

В чьем ненасытном голоде все тонет

И яростней которой зверя нет!

(Чистилище, ХХ, 10–12)

Он говорит о мести: «e condoliami alia giusta vendetta» — «и осудить на праведную месть»[141]. Эта фраза может показаться бессмысленной, но, по моему мнению, смысл в ней есть, и немалый. Речь идет о мести в адрес несправедливости, о мести правильного порядка вещей искаженному порядку, установившемуся на земле. Рассуждения прерываются чем-то вроде землетрясения. Гора содрогается и Данте охватывает ужас, но вокруг гремит совместный хор душ: «Gloria in excelsis» — «Слава в вышних Богу!»[142], говорящий о том, что случилось нечто весьма важное для самой сущности Чистилища. Здесь ощущение сверхъестественной силы напоминает о другом сотрясении земли, или, скорее, о его последствиях. В двенадцатой песне Ада путники идут между разбитыми плитами огненных гробниц. Вергилий говорит, что прежде здесь все выглядело не так,

Но перед тем, как в первый круг геенны

Явился Тот, кто стольких в Небо взял,

Которые у Дита были пленны,

Так мощно дрогнул пасмурный провал,

Что я подумал — мир любовь объяла,

Которая, как некто полагал,

Его и прежде в хаос обращала[143];

Тогда и этот рушился утес,

И не одна кой-где скала упала.

(Ад, XII, 37–45),

но то, что разрушает в Аду, дает свободу в Чистилище. Событие, сотрясшее гору, заключается в том, что одна из душ познала истинную свободу и двинулась к Богу. Вскоре они встречают и приветствуют эту душу, звавшуюся на земле римским поэтом Стацием[144]. Он объясняет, что происходит с горой:

Дрожит она, когда из душ одна

Себя познает чистой, так что встанет

Иль вверх пойдет; тогда и песнь слышна.

(Чистилище, XXI, 58–60)

Не стоит слишком останавливаться на изящном разговоре трех великих поэтов, но одну фразу Стация все же следует выделить, поскольку она демонстрирует не только силу веры, но и благородство духа Стация в словах, обращенных к Вергилию: «Ты дал мне петь, ты дал мне верить в Бога!» (XXII, 73). Вот так и идут по Пути Утверждения. Но, к сожалению, самому Вергилию это не поможет. Его личная боль останется с ним, и сам он останется в сумрачном преддверии Ада. Здесь Данте согласен с апостолом Павлом, который другим проповедовал, а сам считал себя отверженным. То, что другие благодаря нам стали поэтами и христианами, еще не делает нас самих христианами и поэтами и не гарантирует нам спасения. В участи Вергилия заключено предупреждение тем, кому уготован Ад, как уготован он, например, учителю поэта — Брунетто Латини. Во всяком случае, так считали и апостол Павел, и Данте, но углубляться в эту тему не стоит, поскольку глубоки тайны Небес, и человечество пока еще может уповать на милосердие Божие. Божественная любовь равно изливается и на поэта, и на христианина. А наше дело — верить в это.

В шестом круге поэты проходят мимо дерева, «пленительного запахом плодов». Со скалы стекает чистая вода. Здесь находятся пьяницы и обжоры. «Глаза их были впалы и темны, // Бескровны лица, и так скудно тело, // что кости были с кожей сращены». Грешные души пытаемы воздержанием. Здесь перед нами, на первый взгляд, некая метафизическая загадка. Покаянию предаются души, но атрибуты покаяния кажутся вполне материальными. Да и сами тела грешников как-то не соотносятся с душами. Но мы забываем, что до сих пор мы имели дело с образами тел, и поэт только напоминает нам, что материальная вселенная, очищаясь, не теряет своего материального состава.

Здесь Данте встречает друга юности, Форезе Донати, с которым когда-то обменивался не очень приличными, но вполне дружелюбными сонетами. Форезе объясняет Данте, что своим быстрым восхождением по горе Чистилища обязан исключительно молитвам своей вдовы, над которой Данте, между прочим, бывало, грубовато подшучивал. Но говоря о своих теперешних обстоятельствах, Форезе сообщает очень важную вещь. Он говорит: «Свое терзанье обновляют тени, // Или верней — отраду из отрад» (XXIII, 72). При этом Данте употребляет слово «sollazzo», уже использованное им в «Пире». Там оно означало не просто отраду, но «sollazia», «утешение», «успокоение» в любви, и считалось неотъемлемой частью благородства, достоинством благородных людей, звездой на небесах интеллектуальных и моральных добродетелей. Поэма приближается к описанию небес со множеством звезд. Скоро Данте напишет, что стал чист и готов к восхождению к звездам, в тот мир, в котором звезды, добродетели и «sollazia» схожи. Но использование этого слова в контексте разговора с Форезе напоминает о другом — о том, что здесь «sollazia» — одновременно и боль и наслаждение, «сладкая полынь страданий». Собственно, для тысяч влюбленных радость-страданье очень хорошо знакомо.

Яд сладок-сладок.

Он как успокоительный бальзам,

Как нежный ветерок![145]

Не будем обременять эту «сладкую полынь страданий» каким-либо особым толкованием — что есть, то и есть. По крайней мере, становится понятно, почему души, испытывающие муки, радуются. Но этот фрагмент может помочь нам меньше опасаться разных страданий. Противопоставлять «боль» и «радость» — все равно что противопоставлять тело и душу. Мы должны пользоваться ими ко благу, а вместо этого получается сплошной соблазн. Мы действительно слишком много потеряли, благодаря способности размышлять; мы лжем на каждом шагу, и ложь связывает нас. В страдании — счастье. Память об этом способна помочь нам выносить куда большие страдания.

И на этом ярусе Данте напоминают о его прошлом и о его стихах. Поэты находятся на склоне горы Чистилища, вокруг разлит аромат плодоносящего дерева, над ними — звезды, а впереди встреча с Беатриче, но разговор