— Нет. — Я опять сунул руку в карман, вспоминая образ таку внутри шара. — Что значит мебтаку? Твоя сестра называла меня так. Я не знаю, что это значит.

Ее пальцы снова стали нервно перебирать рукава куртки.

— Ничего особенного. — Мийа покачала головой. — Просто глупость, которую она говорила, потому что не знала тебя. Она не будет повторять этого.

— Что это значит?

Она наконец посмотрела мне в лицо.

— Это старая история… о меббете, который захотел стать таку, чтобы летать, чтобы общаться с ан лирр. Меббет пошел к землянину и попросил, чтобы тот изменил его и он стал похожим на таку. И землянин дал ему искусственные крылья и надел какие-то штуки ему на голову, чтобы тот мог слышать то, что слышат таку… Но он не был таку, и таку презирали его. Но он не был больше меббетом, и его не приняли обратно. «Ты никто», — сказали они. И ему пришлось остаться одиноким до конца своих дней, и он умер от разрыва сердца. — Она отвела взгляд.

Я присел на тумбочку у окна, чувствуя, что кровь, которая отлила было от моего лица, бросилась в голову.

— Наох была неправа, — сказала Мийа почти сердито, словно стыдила себя за то, что рассказала мне. — Теперь, когда она знает тебя, она не повторит этого. Сейчас ты помогаешь нам… — Она помолчала. — Я должна идти, — пробормотала она. — Мне не стоило оставаться здесь. Я должна идти. — Она начала концентрировать свое сознание, чтобы подготовиться к переходу.

— Мийа… — Внезапная, бессмысленная надежда охватила меня.

Она посмотрела на меня.

— Прикоснись ко мне, — прошептал я чуть слышно. — Вот здесь. — Я положил руку на голову. — Только раз, для… только для…

Она оставалась на месте, не двигалась. Ее глаза изменили выражение, словно она одновременно ушла в свое сознание, туда, где я мог достать ее. Мои мысли оставались пустыми.

— Забудь об этом. — Я повернулся, увидел пустую постель, ожидающую меня, почувствовал себя дураком.

«Я никогда тебя не забуду», — сказала Мийа, и каждое беззвучное слово с ясностью музыки возникало в моей голове.

Я обернулся:

— «О Боже! — Как тяжело поверить этому. — Ты действительно здесь?» — Я снова коснулся своего лба.

Она кивнула, все еще удерживая меня взглядом. Медленно подняла руки. Подушечки ее пальцев коснулись моих висков легко, словно мысль. Я почувствовал, что они дрожат. Я взял ее руки в свои, не зная, почему это прикосновение вызвало дрожь, только желая, только мечтая…

Пси-энергия вошла в меня ураганом, сбив дыхание, когда моя плоть слилась с ее плотью в запрещенное энергетическое кольцо и выбила все преграды моего мозга — непроницаемые стены, минные поля боли, лезвие вины, которые так долго держали меня в заточении. Мои страхи исчезли, выметенные ураганным порывом, словно они были просто бредом.

И я поцеловал ее. Нас окружала аура, переливающаяся незнакомыми цветами. Я закрыл глаза, но цвета не исчезли, позволил своим пальцам найти ее гладкую кожу, облако ее волос, хрупкий сосуд из плоти и крови, который каким-то образом творил чудеса.

«Спасибо тебе. О Господи! Спасибо тебе». — И в моем мозгу не осталось ничего связного.

Наши беспомощные руки и жаждущие рты сближались, цепные реакции ощущений превращали наши тела в свет, а нити пси-энергии в грани алмазов. Соединение силы, не знающей преград, превратило наши полужизни в единую с двумя сердцами и одним мозгом — единение, которое знали только псионы.

Расплавленная музыка струилась по извилинам моего мозга, перетекала через синапсы, водопадом скатываясь в мою нервную систему, доставляя удовольствие, которое было почти нестерпимым. Я услышал звучание ее скрытого имени (ее настоящего имени, которое может быть произнесено только мысленно), вызванное моим именем данным мне с любовью, а не на улицах, — истинным именем, которое, как я уже думал, погребено навеки внутри меня.

Я накрыл ее рот своим, целуя ее всю, добираясь до ее души, пока не смог отличить наши тела. Я позволил своему удовольствию, своей радости, своей жажде струиться по каналам прямо в ее мозг. Сейчас не могло быть между нами никаких секретов, ни даже тени лжи… только гравитационное притяжение двух тел, накал, плавление…

Я опрокинул ее на пол, не в силах достичь кровати и не желая этого, между поцелуями, которые длились и длились, будучи лишь воплощением того, что уже протекало между нами. Мне не хотелось, чтобы то, что должно было произойти, свершилось на этих стерильных простынях.

Я словом выключил все огни комнаты, даря нам свободу ночи и всех звезд на небе, проникая в ее одежды, направляя ее неуверенные руки в глубину моих одежд. Я почувствовал касание обнаженной плоти, вес своего тела, когда я лег на нее.

Я чувствовал ее податливость и свою твердость там, где желал оказаться, безнадежность своих попыток проникнуть в нее до того, как случилось что-то — или ничего — и подтвердило, что я должен буду остаться один навсегда, потерянный между мирами.

Ее тело не позволило мне проникнуть вглубь.

Волны паники, смущения, тревоги раскололи волны энергии, как стекло…

Она была девственницей. Она никогда раньше не делала этого. Никогда.

Всю свою жизнь она ждала меня.

«Мийа». — Я долго неподвижно лежал рядом с ней, касаясь ее лишь своим мозгом, мыслями, переполненными нежностью, которые делали ожидание таким же сладостным, как удовольствие. Когда она была готова, я снова поцеловал ее, делая как можно более мягким каждое движение, как можно более ласковым каждое касание. Я никогда так не желал сделать соединение тел чем-то воистину прекрасным, предложить ей равное тому, что давала мне она.

Я никогда раньше не был с девственницей. Я ни с кем не был дольше, чем время, которое требовалось им, чтобы сказать: «Прощай». Но она выбрала меня… Это ни на что не было похоже. Я хотел сделать все, что она пожелает. Все, чего когда-то, в первый раз, я был лишен.

И я мог сделать это, поскольку наши мысли слились. Я знал, чего хочет она — знал, чего она хочет. Где касаться ее, как касаться, когда повторить прикосновение… Я уносил ее с собой все выше и выше, пока она не достигла места, где не была никогда. И затем позволил ей упасть в электрические глубины такого яростного наслаждения, что мое сердце едва не разбилось.

Все знания о том, как это бывает у женщин в первый раз, были получены мной на улицах: разрыв хрупкой мембраны, кровь, боль. Но все было по-другому, настолько по-другому, чем все, что я знал когда-то, как совсем другой была она сама. И различия не исчерпывались тем, что я влился в ее мозг. Единственным барьером между нами была ее воля, сознательный контроль ее тела, а значит я не смог бы принудить ее сделать что-нибудь, даже если бы захотел…

— Нэшиертах, — выдохнула она, раскрывшись, как цветок, и я потерялся в ней.