штыковую рану. Поранился по неосторожности, уверял солдат, но Кесри, навестивший его в лазарете, сразу понял, что парень лжет – неопасная рана в мякоть бедра была нанесена умышленно. Сипай надеялся, что его комиссуют с незапятнанным послужным списком, и тогда он, сохранив все прежние выплаты, вдобавок получит пенсию.

Во избежание повального членовредительства следует устроить показательный суд, решил капитан Ми, и спешно созданный трибунал приговорил виновника к семи годам каторжных работ на острове Принца Уэльского.

Обычно взгляд Ноб Киссина-бабу светился зоркой настороженностью, свойственной травоядным, всегда готовым к нападению голодных хищников. Однако при виде Захария гомуста мигом преображался; вот и сейчас, едва Ноб Киссин отворил дверь каюты, глаза его увлажнились в предвкушении того, что через секунду он узрит объект своего поклонения.

С их первой встречи минуло больше года. Почти все это время гомуста провел в Китае и теперь вместе с хозяином на “Анахите” вернулся в Калькутту. Будь его воля, он бы отправился к Захарию немедля, но мистер Бернэм решил иначе, в тот же день командировав его в Патну и Гхазипур разузнать о видах на нынешний урожай мака. И вот, исполнив поручение, Ноб Киссин-бабу, словно паломник, истомившийся по святыне, поспешил на баджру, но остолбенел, увидев Захария, который в одних подштанниках лежал поперек кровати, сжимая в руке почти опорожненную бутылку.

В иных обстоятельствах крепкая вонь пота и спиртного вызвала бы неодолимое отвращение, но сейчас она исходила от Захария, и гомуста счел сию картину пьянства знаком чего-то неведомого и неожиданного, какой-то непостижимой тайной, что приведет его к просветлению. Пользуясь редкой возможностью без помех лицезреть божество, Ноб Киссин на цыпочках приблизился к кровати; от вида взопревшего истукана, заходившегося мощным храпом, сердце его разбухло неудержимой любовью, какую в нем неизменно вызывал Захарий, и гомуста мысленно перенесся к моменту своего озарения, посетившего его, когда он впервые ступил на борт “Ибиса”.

В тот день, направляясь к офицерским каютам на корме, Ноб Киссин услыхал звуки флейты – инструмента небесного музыканта Бриндавана, бога любви и войны. От прекрасной мелодии свело живот, и гомуста встревожился, однако тотчас сообразил, что бурчанье это отнюдь не кишечной природы, но вызвано пробуждением матери Тарамони, его покойной наставницы, после расставания со своей земной оболочкой переселившейся в его тело. Бурление было знаком, что она оживает и будет расти внутри Ноб Киссина, точно зародыш – в яйце; процесс этот завершится, лишь когда она завладеет новым телом полностью, и тогда его собственная оболочка отвалится, как разбитая скорлупа. Гомуста пал на колени перед дверью каюты, и она отворилась, явив самого флейтщика – одетого в рубашку и брюки юного крепыша с россыпью веснушек и шапкой темных курчавых волос.

Облик миловидный, достойный посланника прекрасного Банке-Бихари[54], вот только огорчало одно: кожа цвета слоновой кости ничуть не напоминала иссиня-черный оттенок Темного Бога. Но Воришка Масла – известный проказник, и Ноб Киссин всегда знал, что носитель Знака будет скрываться под разными личинами, дабы испытать его прозорливость. Истина обнаружилась в самом неожиданном месте – списке команды “Ибиса”, где в графе “раса” напротив имени второго помощника стояло слово “черный”.

Иного подтверждения не требовалось, все именно так, как должно быть: внешний облик посланника – лишь маскировка его сущности, проявление изменчивости материального мира, согласно сансаре. Вырвав страницу из судового журнала, Ноб Киссин спрятал на груди сию реликвию, установившую его связь с посланником и знаменовавшую начало его собственного перевоплощения.

С того дня преграда, разделявшая его духовную и физическую жизнь, понемногу растворялась. До сей поры он тщательно разграничивал сферу духовных исканий и безбожное существование хитроумного жестокого дельца, гордого тем, что отстаивает интересы своего хозяина Бенджамина Бернэма. Преображение, инициированное прибытием посланника, смело дамбу меж этих двух рек его жизни: любовь и сочувствие одного человека приливной волной перехлестнули через плотину и, заполонив русло жизни другого, постепенно превратили обе реки в единый, огромный и бурлящий поток любви и сострадания.

Ноб Киссин-бабу понимал, что ничего этого не произошло бы, не появись в его жизни Захарий, посланник, обладавший мощным даром пробуждать любовь и желание, гнев и зависть, сочувствие и великодушие в сердцах всех, кто попадал в его орбиту. Однако сам он даже не подозревал о воздействии, какое оказывает на окружающих, и это было еще одним знаком его божественности.

Транс гомусты не нарушился, даже когда Захарий открыл глаза и раздраженно рыкнул:

– Эй, бабу, вас не учили стучать? Какого черта так вылупились?

– Как – так?

– Словно хряк на дерьмо.

Ноб Киссин не только привык к грубостям от объекта своего поклонения, но даже с нетерпением ждал резких слов, считая их напоминанием о препятствиях, поджидавших его на избранном пути. Однако ради приличия изобразил обиду и надулся, возмущенно выпятив грудь под просторным балахоном.

– Вот еще! Кто это вылупился? Так, смотрю помаленьку. И зачем мне вылупляться? Душа и сама зряча, не правда ли? Земные обличья излишни тому, кто способен воспринять сокрытое.

Как всегда, Захарий не уловил смысл этих изречений.

– Могли бы уведомить о своем визите, – проворчал он. – А то прям как черт из коробочки.

– Большая занятость помехой стала уведомленью. По возвращении из Китая командирован был я в Гхазипур во имя инспекции опийного урожая. Но как только выплыла возможность, я ухватился, чтоб повидаться с вами.

– Как съездили в Китай?

– В целом жаловаться грех. Кроме того, у меня для вас добрая весть.

Захарий сел и натянул рубашку.

– Что за весть?

– Я виделся с мисс Полетт.

– Что? – Захарий подскочил. – Что вы сказали?

– Я встретил мисс Полетт на острове Гонконг, – ответил гомуста, лучась улыбкой. – Она обрела работу помощницей английского ботаника. На острове ими обустроены питомники, где выращиваются всякие деревья и цветы из джунглей.

Захарий опять повалился в кровать. Он уже давно не вспоминал Полетт и сейчас с легкой грустью подумал об их ночных стычках, когда ее образ воплощался из тени. Но та Полетт была всего лишь призраком, порожденным его фантазиями, а вот настоящая его оговорила, о чем он никогда не узнал бы, если б не миссис Бернэм. Захарий хмуро посмотрел на гомусту:

– Она спрашивала обо мне?

– Всенепременно. В руки ей упал номер “Калькуттской газеты” с репортажем о вашем деле. Мисс Полетт была осведомлена, что вы очищены от всех обвинений и планируете направиться в Китай. Она обильно задавала вопросы о сроке вашего приезда. В ожидании мисс вся извелась. Весьма возможно, что вы найметесь на какой-нибудь корабль, сказал я. Ведь вы, в конце концов, моряк, не так ли?

Ответ был дан мгновенно:

– Ну уж нет, бабу! Этим дерьмом я сыт по горло – в море ежеминутно рискуешь жизнью, а карманы твои пусты. Я больше не желаю быть благородным нищим. – Захарий вздохнул. – Хочу стать богачом – спать на шелковых простынях и пуховых подушках, вкусно есть и жить вот в таком доме. – Он показал на особняк Бернэмов. – Хочу кораблями владеть, а не служить на них. Вот чего я хочу – обитать в мире мистера Бернэма.

Трижды прозвучавшее слово “хочу” возымело удивительный эффект: на гомусту снизошло озарение. Он вспомнил, что всегда говорила мать Тарамони: ныне человечество живет в эпоху Кали-юга[55] – время апокалипсиса, безудержных желаний и стремлений, в котором правят демоны алчности и вожделения. Она закончится лишь с приходом на землю бога Вишну в облике разрушителя Калки, и тогда наступит новый