Я очнулась в машине и ощутила себя полулежащей на заднемсиденье. Голова была прижата к чьей-то теплой груди, я тотчас догадалась кчьей, и очень знакомый голос уговаривал меня:

– Танюша, девочка моя, открой глаза, очнись, ну неумирай!

Уступая настойчивым уговорам, я открыла глаза и увидела, чтонахожусь в объятиях Кирилла и мы куда-то едем на машине. Все это мне оченьпонравилось, потому что я поняла, что отныне мое место только здесь и, если ябуду как можно чаще находиться у Кирилла в объятиях, со мной никогда ничего неслучится. Однако почему у него такой голос?

– Послушай, с чего ты взял, что я умираю? –осторожно спросила я.

– Девочка моя, потерпи, мы скоро приедем, – всеповторял он.

Я вспомнила, как бандит прищемил мне руку, когда машинатронулась, тогда было ужасно больно, но сейчас я почти не чувствовала своейлевой руки.

– Не волнуйся, Кирилл, мне совсем не больно, –сказала я, но, взглянув в его лицо, забеспокоилась: что там такое у меня срукой, что он так нервничает?

Видя, что я пришла в себя и разговариваю, Кирилл немногоуспокоился. Он обнял меня крепче и поцеловал в нос.

– Все будет хорошо, потерпи еще немножко.

Однако когда водитель резко затормозил на повороте, машинутряхнуло, рука отозвалась болью, и я не смогла сдержать стон.

– Да ты сдурел совсем! – заорал Кирилл. – Тыкого везешь – людей или дрова?

Боль в руке все нарастала, но я уткнулась Кириллу куда-то вшею и старалась не стонать, иначе Кирилл убьет водителя, и мы никогда не доедемдо больницы.

Дальше я почти ничего не помню, в больнице мне стало совсемплохо, врачи бегали туда-сюда, Кирилл суетился и всем мешал. Потом сестричкауколола меня в вену, и я вырубилась. А когда очнулась, то оказалось, что мнеуже сделали операцию. С рукой все оказалось плохо, там были порваны связки,сухожилия и нервы. Бандиты хорошо потрудились дверцей машины. Хорошо, что яузнала об этом уже после, я бы умерла от страха.

Первое, что я увидела, очнувшись, было лицо Кирилла. Осознавсебя в палате реанимации, с рукой, забинтованной до плеча, после наркоза, язатрясла головой и закричала Кириллу, чтобы он уходил, уходил немедленно. Оночень расстроился и вышел, и все никак не мог понять, чем он провинился, покадоктор Инна Валентиновна не объяснила ему, что я просто не хочу, чтобы онсмотрел на меня, когда я в таком жутком виде. Увидев, что я беспокоюсь о своейвнешности, врачи решили, что меня можно переводить из реанимации в обычнуюпалату. Через два дня прошли тошнота и головокружение, и я стала понемногувставать. Рука меня страшно огорчала, она болела, заживала очень медленно, я ничегоне могла ею делать, а по ночам казалось, что это не рука, а полено – такая онабыла тяжелая и нечувствительная. Кирилл приходил в больницу каждый день,вернее, каждый вечер после работы. По рекомендации Густава Адольфовича еговзяли в крупную фирму, торгующую антиквариатом, начальником охраны. Работы тамбыло много, но все равно каждый вечер Кирилл был в больнице. Он ласково меняутешал и подбадривал и стоически выдержал мою истерику, когда однажды какой-тодурак-консультант сказал мне, что рука заживет, но вряд ли будет хорошофункционировать, потому что нервы могли неправильно срастись. Я представиласебе, что рука будет висеть как плеть, а потом начнет усыхать, пальцыскрючатся, а сама рука станет желтая, и к приходу Кирилла уже находилась награни помешательства. Он все понял с полувзгляда, подхватил меня на руки ипонес в темный холл, где в углу стояли диван и огромное комнатное растение вкадке, Кирилл почему-то называл его пальмой. Это место считалось только нашим,его никто не занимал. Кирилл уселся под пальму, посадил меня на колени и сталговорить, какая я храбрая, что я выдержала самое страшное, осталось толькочуть-чуть, что скоро все наладится и меня выпишут, а дурака-консультанта он самлично подкараулит в темном подъезде и набьет ему морду, чтобы не трепался зря.Понемногу я успокоилась от самого звука его голоса.

А через несколько дней в больницу привезли старого-старогопрофессора, он был полуслепой, но, как говорили врачи, потрясающий диагност –лучше любых приборов наощупь определял болезнь. Меня показали этому профессору,он долго мял мою руку от плеча до кисти, молчал, задумчиво жевал губами, гляделв потолок, потом сказал Кириллу, что мне повезло, операцию сделали хорошо, инадо надеяться на мой молодой организм, а также дал список всех мер вкомплексе. И если все это выполнять, то через несколько месяцев рука полностьювылечится. Но главное – не прекращать ни гимнастику, ни прием лекарств, а томногие отчаиваются…

– За это не беспокойтесь! – твердо ответил Кирилл.

Галка со всем нашим детским садом приходила ко мне подокошко. В первое время, увидев Аську, я начинала реветь, но потом Аське этонадоело, и она пригрозила, что не будет приходить, тогда я стала писать письмакрупными буквами и прикладывать их к стеклу. Девчонки читали их вслух.

Карамазов умер в больнице от сердечного приступа, он незнал, что в пресловутой брошке-паучке уже ничего не было, и смотреть, какканули в реку огромные деньги, оказалось выше его сил. Кирилл смог записатьвесь их разговор на берегу на маленький магнитофон, который был у него спрятанв одежде, это помогло в следствии по делу убийства Вадима. Густав Адольфовичупорно не хотел иметь дел с милицией, и Володе пришлось уладить все по своимканалам. Тех, кто взорвал Валентину и Женю, естественно, не нашли, до Шаманатоже не добрались, потому что одного бандита Володины ребята застрелили там, наберегу Кронверки, а машина с двумя другими, уходя от преследования, врезалась вгранитный парапет, от удара загорелся бензобак, и никто не сумел выбраться.

В больнице меня навестила свекровь. Она пришла как всегда всамое подходящее время, когда мы с Кириллом сидели под пальмой и целовались.Вообще, мы ее даже не заметили, пока она не кашлянула. Свекровь набрала воздухаи начала свое:

– Ты не права, Таня, что… – На этом онаостановилась, первый раз в жизни она не смогла сформулировать, в чем же я неправа.

Мы с Кириллом абсолютно не смутились, тогда свекровь суховыспросила меня о здоровье и удалилась.

Наконец меня выписали. Галка по этому случаю закатилапраздничный обед, а мы с Аськой не могли наглядеться друг на друга.

Мария Михайловна умерла. Она оставила Кириллу Цезаря, а мне– в память нашего совместного чаепития – серебряный чайный набор: щипцы длясахара, вилочка для лимона и еще много всего. Все это лежит в старинном кожаномпотертом футляре, выложенном изнутри розовым шелком, и так красиво, что мне неприходит в голову сервировать этим стол к чаю. Кроме того, Мария Михайловнаоставила Кириллу картину Юбера Робера на прокорм Цезаря. В завещании так и былосказано: на содержание собаки. Надо полагать, она не знала в точности, сколькосейчас может стоить Юбер Робер, потому что на эти деньги можно было содержатьцелый собачий приют, но так или иначе мы решили картину продавать, потому чтоэтакая орясина ни за что не вошла бы в квартиру Кирилла, да и Цезарь, впрочем,тоже.