Четырнадцатого сентября 1941 года Сталин срочно вызвал Конева в Ставку. Новый комфронта прервал свою поездку по армиям и дивизиям и прибыл в Москву.

«Встреча со Сталиным происходила в присутствии членов Государственного Комитета Обороны, — вспоминал Конев, — Сталин предложил мне доложить о состоянии фронта и о положении войск. Однако в ходе дальнейшей беседы обсуждению подвергся ряд вопросов, непосредственно не относившихся к фронтовым делам, — это были общие вопросы строительства Советской Армии. Обсуждался также вопрос о награждении командиров орденами, не следует ли создать отдельные ордена для командиров частей, соединений, командующих армиями и фронтами, а также офицерского состава. Сталин спросил, как я смотрю на то, чтобы установить ордена Кутузова и Суворова. Конечно, я поддержал это предложение, поддержали его и присутствовавшие члены Государственного Комитета Обороны. Сталин тут же поручил начальнику тыла Советской Армии А.В. Хрулёву разработать статут полководческих орденов, которыми во время войны стали награждать офицеров и генералов Советской Армии».

Эти воспоминания маршала появились уже после «Записок командующего фронтом». Прошли годы, и стало возможным кое-что (пока ещё немногое) осмыслить по-новому. И не важно, что, видимо, по инерции маршал называет Красную армию Советской армией. Суть в другом.

Самое тяжкое своё поражение Конев испытал именно тогда, под Москвой, когда ему был передан Западный фронт.

Конечно, когда только что назначенного на должность комфронта, прибывшего с передовой, где не хватало винтовок и бутылок с горючей смесью, в Ставке начали спрашивать, что он думает по поводу учреждения орденов Суворова и Кутузова, ему ничего другого не оставалось, как отвечать по существу заданного вопроса и надеяться, что разговор всё же вернётся к более насущному. Но надежда оказалась тщетной: «Ставка на этом совещании не обсуждала со мной задачи фронта, ничего не было сказано об усилении фронта войсками и техникой, не затрагивался вопрос и о возможности перехода фашистских войск в наступление. Генеральный штаб также не дал никакой ориентировки».

Конев вернулся в штаб фронта в Касню. На душе было неспокойно. Начальник штаба фронта генерал Соколовский тут же подал донесения авиационной и агентурной разведки: противник, прикрываясь вялыми действиями на фронте своей обороны, производит активную перегруппировку в своём тылу; установлен подход к фронту новых частей, в том числе танковых и моторизованных, в частности, в районе Духовщи-ны на стыке 19-й и 16-й армий, в районе Задня-Кардымово и на левом крыле 20-й армии. Армейская и дивизионная разведки подтверждали эти данные.

В ту же ночь штаб подготовил директиву для командармов: активизировать непрерывную боевую работу всех видов разведки на всех участках; действовать сильными разведотрядами, главным образом ночью; держать противника в постоянном напряжении, проникать в его тыл, дезорганизовывать работу штабов; уточнить группировку противника, стыки подразделений, резервы перед фронтом армий.

«В то же время был осуществлён ряд мероприятий, связанных с усилением обороны, — рассказывал Конев. — К ним относится, в первую очередь, переход на траншейную оборону. Войска Западного фронта напряжённо строили инженерные укрепления, “залезали в землю”. Кстати, траншеи впервые появились именно на Западном фронте. До этого в Красной Армии была разработана несколько другая организация инженерных сооружений с так называемыми ячейками — отдельными окопами для одного солдата, с нею мы вступили в войну. Война показала, что это неправильно, невыгодно, и полагаться на то, что каждый солдат, каждый воин должен знать свой манёвр, нельзя, особенно когда солдат находится в тяжёлой обстановке, не видит никакой поддержки. Кроме того, метод одиночных ячеек не даёт командиру возможности контролировать действия солдат. А когда солдат находится в траншее, он видит поведение других солдат, они могут его поддержать, он сам может оказать помощь. К тому же в траншеях незаметны всякого рода передвижения, а если это траншеи с хорошо развитыми ходами сообщения в глубину, то манёвр осуществляется буквально под землёй, он чрезвычайно выгоден для организации борьбы с наступающим противником».

Учитывая опыт августовских боёв, Конев приказал создавать противотанковые районы. День и ночь работали оперативные группы штабов дивизионного и армейского уровня, выявлялись направления наиболее реальных ударов противника, создавалась система артиллерийско-миномётного и ружейно-пулемётного огня. Бойцы на какое-то время стали землекопами, плотниками, лесорубами. Как вспоминал маршал, «…командармы получили приказ создать прочную оборону с выводом войск в резерв».

Конев-мемуарист очень деликатен. Нет в его книгах попытки перевоевать какое-то сражение или бой задним числом и навязчивой идеи поиска виновных. Вот и здесь он словно мимоходом говорит о создании прочной обороны с выводом войск в резерв. Что это означало? А означало это то, что войска обучались манёвру отступления, отходу на резервные позиции. Второе: как бы ни было тяжело на передовой, командиры частей и соединений получили приказ комфронта создавать собственные резервы. И резервы создавались. Вскоре это поможет некоторым дивизиям и полкам вырваться из окружения с минимальными потерями, более успешно действовать во время обороны и в момент прорыва.

Имел некоторый резерв и командующий: дивизии, которые были особенно ослаблены и нуждались в пополнении и вооружении, он приказал вывести во второй эшелон и пополнять их по мере поступления из тылов маршевых подразделений. Вооружали их тем, что поступало из оружейных артмастерских, а также передавали новую технику, винтовки и автоматы, выделенные Ставкой для оснащения и усиления Западного фронта. Однако доставка основных грузов, обещанных фронту, — пушки, гаубицы, миномёты, грузовики, пулемёты, автоматы, винтовки, гранаты и бутылки с КС, — как говорят военные, задерживалась.

Поскольку новой техники и вооружения поступало мало, Конев приказал отремонтировать и поставить в строй всю покалеченную, но вывезенную с поля боя технику, особенно танки и артиллерийские орудия, миномёты. Ремонтировалось и стрелковое вооружение. Особенно не хватало пулемётов — чтобы перекрыть надёжным огнём особенно беспокойные и опасные участки обороны.

«Несмотря на принятые меры, плотность обороны и в противотанковом отношении, и в артиллерийском была явно слабой, — рассказывал Конев. — Ощущался острый недостаток стрелкового вооружения».

В конце 1970-х годов в одной из деревень, входившей в 1941 году в Смоленскую область, мне удалось отыскать бывшего старшину, воевавшего под Вязьмой и попавшего там в плен. Ефим Трифонович Половой осенью 1941-го призывался уже на четвёртую войну. Сейчас бы такого назвали профессиональным солдатом. Таковым он, по существу, и был. На призывной пункт он прибыл в форме, в которой полгода назад вернулся домой из похода в составе наших войск в Западную Белоруссию. Затем, когда из запасного полка их маршевый батальон прибыл на передовую, он, кроме кадровых офицеров, командиров рот, был единственным, кто имел военную форму Возможно, именно поэтому ему дали винтовку. Большинство были вооружены винтовками старого образца, по три-четыре винтовки на отделение, из них половина учебные, с рассверленными и кое-как заклёпанными патронниками. Когда стали приближаться к передовой, всем выдали по тридцать патронов, даже тем, у кого не было винтовок, и по три запала для гранат образца 1914 года. «Когда те запалы раздавали, — вспоминал Ефим Трифонович, — я спросил: а где же, мол, гранаты? Там, сказали, на передовой, там и гранаты, и винтовки, и пулемёты. На передовой, сказали, всё получите. Получили…» А получил Ефим Трифонович 8 октября 1941 года контузию и осколок в бедро размером с ладонь, который ему вытащили уже в лагерном лазарете. Чудом выжил в плену. Вернулся в родную деревню и всю жизнь вспоминал свой единственный бой под Вязьмой, который начался утром на рассвете 8 октября и закончился для него пополудни того же дня.